Человек живет «для других» и «для себя». Повседневное существование скрыто от глаз посторонних, но всегда вызывает жгучий интерес. Не случайно, рассказывая об одном пензенском знакомом, Ф.Ф. Вигель отмечал: «... а теперь поговорим о том, что занимательнее, о его домашней жизни». История, как известно, вершится не абстрактными «деятелями», а конкретными людьми, «частными лицами», неизбежно окружёнными собственным домашним миром, ежедневными заботами и обустроенным бытом. Жилые интерьеры являются средоточием, местом действия каждодневного бытия. В них отражаются как личные вкусы владельцев, так и основные установки эпохи (например, понятия о комфорте), а также, в соответствующем преломлении, «большие стили». Изучение жилых интерьеров в гораздо большей степени, чем парадных, связано с изучением конкретных бытовых норм и условий.
Лицом всякого дома тех лет были парадные интерьеры, в то время как двери «собственных» комнат нечасто открывались для посторонних. Если убранству «комнат великолепия» всегда придавалось большое значение, то жилому интерьеру редко уделяли достаточно внимания и сами его создатели, и «пользователи», и впоследствии, исследователи.
Сразу оговоримся, что в данной статье не проводится чёткое деление жилого интерьера на «городской» и «усадебный». Этот вопрос требует дальнейшей проработки, но укажем, что, как нам кажется, разделявшая их граница носила достаточно условный характер. Конечно, жизнь «на природе» существенно отличалась от городской, была менее скована правилами и условностями, более «естественна» и свободна, прелести этой своеобразной деревенской вольницы особенно начинают ценить к исходу XVIII века. Но отличие это относилось более к характеру общения и поведения, распорядка дня, проведения досуга и т.д., и не столь сильно затрагивало сферу повседневности, особенно, с бытовой ее стороны. Вряд ли жизнь в городе принципиально была лучше устроена, чем в деревне. Состоятельные «горожане», выезжавшие в усадьбы на лето или переезжавшие надолго, старались обыкновенно обустроить свою жизнь в деревне столь же комфортно. Для этого, как известно, массово вывозилась мебель, предметы быта и т.д. Например, П.Б. Шереметев, покинув Петербург в самом начале 1770-х годов и занимаясь «украшением» подмосковного Кускова, в точности копировал некоторые интерьеры своих столичных домов, вплоть до вывоза целых «обстановок». Причём, из Петербурга присылались самые различные вещи, даже «кружки плетёные из кореньев для обтирания ног».
Тот, кто был победнее, большую часть года проводил в деревне и выбирался в столицы на несколько зимних месяцев – либо в собственный дом или к родственникам, либо в наёмный. Вспомним переезд небогатых Лариных к московской тетке: «Обоз обычный, три кибитки / Везут домашние пожитки, / Кастрюльки, стулья, сундуки, / Варенье в банках, тюфяки, / Перины, клетки с петухами, / Горшки, тазы et cetera / Ну, много всякого добра». Так что устроились они там, видимо, так же, как привыкли в деревне. О таких переездах не без иронии замечает Ф.Ф. Вигель – «тогда еще в России странствовали по-Авраамовски – с рабынями, рабами и навьюченными верблюдами».
В наёмных городских домах жизнь иногда была гораздо проще, чем «дома» в усадьбе, и обставлены они были намного беднее. М.Е. Салтыков- Щедрин описывает в «Пошехонской старине» зимние приезды семейства главного героя. В Москве снимался особнячок на семь-восемь комнат, причем, «в числе последних только две-три «чистых» комнаты были довольно просторны; остальные можно было в полном смысле слова, назвать клетушками. ... О роскошной и даже просто удобной обстановке нечего было и думать, да и мы – тоже дворяне средней руки – и не претендовали на удобства. Мебель большею частью была сборная, старая, покрытая засиженной кожей или рваной волосяной материей. В этом крохотном помещении, в спёртой, насыщенной миазмами атмосфере (о вентиляции не было и помина, и воздух освежался только во время топки печей), ютилась дворянская семья, часто довольно многочисленная. Спали везде – и на диванах, и вповалку на полу, потому что кроватей при доме сдавалось мало, а какие были, те назначались для старших. Прислуга и дневала и ночевала на ларях в таких миниатюрных конурках, что можно было только дивиться, каким образом такая масса народа там размещается».
Схожесть интерьеров городских и загородных домов конца XVIII века отмечал Ф.Ф. Вигель. Описывая пензенскую Дворянскую улицу, застроенную «жилищами аристократии», он замечает: «Здесь жили помещики точно также, как летом в деревне... Описав расположение одного из сих домов, городских или деревенских, могу я дать понятие о прочих, так велико было их единообразие».
Жилые интерьеры обновлялись несоизмеримо чаще, чем парадные – их обстановка нередко не переживала своего хозяина. Изображений названного времени крайне мало – жанр интерьера в живописи развился в России позже, с 1820-х годов. Современники мало интересовались «домашними мелочами» – лишь со второй трети XIX века в литературе появится реалистическое направление с его «бытовым» романом и лишь тогда авторы мемуаров начнут вспоминать не только людей и события, но и подробности повседневной жизни. Поэтому упоминания о ней, о своём доме, окружающих вещах и привычках (такие, например, как у А.Т. Болотова для XVIII – начала XIX века уникальны. Образно и очень точно сказал об этом С. Казнаков в начале XX века: «Да, нелегка задача бытописца... Записки, письма и рассказы современников не разъясняют ничего; в то время мало занимались описанием внутренней обстановки жизни, её краса давалась так легко, писали больше о событиях и людях. В особенности в царствование Павла, когда у посторонних даже наблюдателей едва хватало времени, чтоб разобраться в хаосе ежедневных впечатлений».
В отличие от соотечественников, немного больше внимания уделяли «внутренней обстановке жизни» иностранцы, так как, по словам Ю.М. Лотмана, «иностранец, переживающий чужую каждодневную жизнь как экзотику, может воспринимать её эстетически», в то время как «непосредственный носитель культуры, как правило, просто не замечает её специфики». Особо надо отметить воспоминания, написанные женской рукой, так как их, в отличие от мужчин, занятых службой и вопросами представительства, повседневная домашняя жизнь волновала гораздо более, и они не в пример чаще, чем их мужья, посвящали ей страницы своих дневников. Иногда информативны воспоминания о своих детских годах у авторов XIX века – они пишутся или обрабатываются десятилетиями спустя и бывают наполнены описаниями повседневных реалий давно прошедшей жизни. В целом, с сожалением следует отметить очень незначительное внимание мемуаристов тех лет к интересующим нас вопросам. Поэтому огромное значение имеют архивные документы, особенно описи частных домов и хозяйственная переписка, а также реально сохранившиеся в музеях предметы, происходящие из жилых интерьеров.
Литература по русскому интерьеру периода классицизма достаточно обширна. Но изучались, преимущественно, парадные интерьеры, жилые часто оставались вне рассмотрения. Ценные сведения по интересующей нас теме можно почерпнуть также из различных работ по истории повседневности, бытового обустройства жизни, приватной её стороны.
На две зоны – парадную и приватную – интерьер богатых частных домов делился издревле, уже в античности существовали особые комнаты для приема гостей. С течением времени граница между «парадным» и «приватным» меняла свои очертания. В XVIII веке, с одной стороны, ежедневный и совсем неинтересный для современников быт был удален с глаз во внутренние покои, с другой стороны, некоторые его составляющие были выставлены напоказ своей «парадной» стороной и включены в ритуализированное действие, разворачивавшееся в «комнатах великолепия». Например, в свою Парадную спальню богатые вельможи зачастую приходили только утром для одевания и причёсывания, сопровождавшегося приёмом удостоенных этой чести посетителей – такой ежедневный «туалет» приобрел статус «не для посторонних глаз» только в XIX веке. Удивляла потомков и ванная комната, иногда включавшаяся в парадную анфиладу дворцов XVIII века. Например, в Мраморном дворце, судя по описи 1785 года, четыре комнаты («предбанная», ванная, баня и подсобная для подогрева воды) перечисляются сразу за «комнатой, которая служить может картинною и для физических экспериментов или билияртною». Но современники воспринимали всё как надо. Ф. Де Миранда, исколесивший пол-Европы, и посетивший дворец год спустя, перечисляет его красоты, в том числе «столовую и картинную галерею, где есть очень хорошие работы Ван дер Верфа и других фламандцев; большую бальную залу правильных пропорций; изящную ванну в форме эллипса и т.д.; украшения и мебель столь же изысканны, сколь богаты». Как видим, ванна воспринимается почти так же, как «изумительные фламандские деревянные барельефы» из «Зала приемов». «Парадные» ванны могли делать из серебра (как в Таврическом дворце у князя Потёмкина и с гордостью демонстрировать окружающим. Такое «парадное», театрализованное мытье (тогда это делалось в простыне) тоже подразумевало присутствие посторонних – принимая ванну можно было вести светские беседы с гостями.
«Общественный» характер жизни, присущий XVIII веку, подразумевал для личной, частной ее стороны глаза стороннего наблюдателя. «... Стать предметом лицезрения – высшее желание всех. Интимность поэтому исключена из жизни, и все поведение становится единым официальным актом, вся жизнь от рождения и до смерти и даже в ее священнейшие моменты. Ибо и в сфере чувств царят поза и представительство» .
Но к исходу «галантного века» приватная сторона жизни стала приобретать все большее значение. Примерно за полстолетия, с 1780-х по 1820-е годы, коренным образом изменилось самосознание человека, он сформировался как личность (в современном значении этого слова). Этот качественный перелом привел к значительным изменениям в общекультурной ситуации тех лет и окончательно сместил акценты с мира «внешнего», которым жил человек XVIII века, на мир «внутренний». «Личность» – это уже не часть целого, она не «растворена» в коллективном, как прежде, а имеет полное право не только на свой внутренний мир, но и свою среду обитания, обретшую, наконец, самостоятельное значение и особую ценность. Если «на протяжении очень долгого времени быт рассматривался как изнанка бытия, т.е. как неприметная и непривлекательная противоположность высоким формам человеческого самовыражения – общественным, государственно-политическим, художественным, светским» , то в течение первой четверти XIX века огромное некогда расстояние между «высоким» (государственная служба, политика, война, праздники и т.д.) и «низким» (ежедневные заботы, быт) сокращается и впоследствии сфера приватного перестает восприниматься, как нечто низменное и недостойное внимания.
Эти изменения были настолько сильны, что, если в начале указанного полстолетия хозяева не только не ценили, но как бы и вовсе не замечали «домашней жизни» то к его концу появляются попытки увековечить собственный домашний быт, чтобы показать всему миру «абсолютную значимость своей сугубо частной, никакого места в государстве не занимающей, персоны...», наиболее наглядно проявившиеся a создании «Нащокинского домика», являвшегося точной копией настоящего. Значимость частной жизни, наконец, по достоинству оцененная, проявилась также в зарождении жанра «в комнатах», дотоле неизвестного в России.
Перелом в самосознании, хронологически почти совпавший с рубежом столетий не мог не ощущаться современниками, и в России связывался, в основном, со сменой царствований. Восемнадцатый век фактически закончился со смертью Екатерины, время Александра – «новое царствование с новыми идеями». Молодое поколение смотрело на мир совсем другими глазами и уже плохо понимало заботы и образ жизни своих отцов – дворян екатерининских времен. Недаром Ф.Ф. Вигель, вспоминая киевское общество конца XVIII века, восклицал: «Как бы мы теперь казались смешны! Сорок лет времени и тысяча двести верст расстояния делают большую разницу в понятиях и мнениях людей».
Цельное, незамутнённое восприятие жизни, состояние равновесия «внутреннего» и «внешнего», столь свойственное многим современникам Елизаветы Петровны и отчасти Екатерины II, не получило своего развития в потомках, обративших свой взор «в себя, в бездну «внутреннего»». Это наглядно видно при сравнении двух представителей XVIII столетия – отца и сына Шереметевых. Отец, Петр Борисович, – дитя XVIII века, барин и эпикуреец, в котором органично сочетаются гедонизм, широта натуры и практицизм, ему, похоже, удалось приблизиться к идеалу века – «человек действительно со вкусом, который живет для того, чтобы жить, и который сам собою наслаждается...».
Совсем иное сын Николай Петрович – натура рефлексирующая и артистическая. Он «одним из первых ступил на дорогу личностного самосознания, личностного выбора, личностного поступка». К государственной карьере он не стремится, много читает, музицирует и занимается театром. Довольно рано «он начал иметь склонность к тому грустному состоянию и томительному для души..., столь врачам известному под названием гипокондрическаго безпокойства», – пишет о нём семейный доктор. Стремление к уединению, «тишине и спокойствию», усиливавшееся с годами, дополнилось обращением к Богу, столь естественным для многих на склоне лет. Сам Николай Петрович так писал об этом сыну: «пиршества переменил я в мирные беседы с моими ближними и искренними; театральныя зрелища заступило зрелище природы, дел Божиих и деяний человеческих».
Исключив из своей жизни сферу «высшего» служения, Николай Петрович погрузился в жизнь «частного человека», уделяя домашним проблемам значительное внимание. В осознанно выбранном им самим уединении он, «имея склонность к жизни домоседной» любил «предаваться домашним нуждам и заниматься счастьем своих многочисленных крестьян».
Следует отметить, что к концу XVIII века уже немалое число дворян рассматривали в качестве своего гражданского долга перед Отечеством не военную или государственную службу, как это было ещё недавно, а полагали ей равноценной служение «не с оружием, так с пером в руках» – например, в просвещении общества путем издательской деятельности (А.Т. Болотов, Н.И. Новиков, Н.М. Карамзин и др.). Эту позицию четко сформулировал А. Т. Болотов, отказываясь от участия в выборах в местное управление, объясняя это нежеланием «мешаться в их дела» и стремясь «лучше остаться совершенным гостем и свободным человеком».
Обращение к себе, к своему недавно обретённому внутреннему миру, к частной, домашней жизни неизбежно привело к росту значимости того окружения, в котором эта, осознавшая себя личность, пребывает. Жилые комнаты приобретают, если не равноценное, то, по крайней мере, сопоставимое с парадными интерьерами значение и подчеркивают индивидуальность (уже отличную от барского самодурства ушедшего века). Если «для просветителей и для романтиков бытовая интерпретация среды, окружающей человека, была исключена», то в бидермейере жилая среда обитания выходит за рамки внутренних комнат в парадные, в которых отныне проводится все больше и больше времени как с гостями, так и без них. Уже в начале XIX века анахронизмом воспринимается обычай, ещё так недавно повсеместно и широко распространённый, когда хозяева «в каменных домах большия комнаты содержали в совершенной чистоте, и для того никогда в них не ходили, ёжились в двух-трех чуланах, спали на сундуках...».
Жилой интерьер становится выражением индивидуальности владельца – «интерьер моей комнаты, квартиры, салона – это продолжение «моего» внутреннего мира, отчуждаемый наружу «мой» внутренний мир». Допускаются в него лишь избранные. Поэтому удостоиться приглашения во внутренние покои почиталось за особую милость. Не случайно Ф.Ф. Вигель, иногда посещавший в самом конце XVIII века петербургский дом П.Г. Демидова (внука «знаменитого кузнеца» Петра I Акинфия), отмечал: «Несколько узких длинных комнат сего дома были назначены для приема гостей; гораздо же большее число внутренних, как и сердце Г. Демидова, открывались только задушевным его друзьям».
В рассматриваемый нами период последней четверти XVIII – первой четверти XIX века деление на парадное и приватное, с одной стороны, не утратило своей актуальности и жилые интерьеры существенно отличались от парадных, с другой стороны, на протяжении первой четверти XIX века начался процесс «завоевания» (по терминологии Е.В. Николаева) парадного интерьера жилым. Процесс этот шёл медленно, преодолевая эстетические установки ампира, сориентированные на «высокое» античное искусство, глубоко проникшее в жизнь. В это время «быт ещё всецело был предметом искусства».
Характеризуя художественную ситуацию рубежа веков, B.C. Турчин отмечает: «В искусстве имелась тяга к всеохватности бытия. Этим определялась высокая содержательность образов, широта видения. Великое должно быть сомасштабно личностям, а тогда каждая личность воспринималась неординарной, почему мало обращали внимания на детали быта, мелочное, незначительное. Если же и привлекала частность, то лишь настолько, насколько в ней проявлялось нечто более значительное, чем она была на самом деле». Но время шло, и «полупустые, с убранным с глаз бытом» комнаты заполняются вещами, затесняются и заставляются и во второй половине XIX века превращаются в уютные и донельзя перегруженные разнообразными предметами свидетельства внимания человека к самому себе.
При Екатерине II понятие о комфорте только-только входило в жизнь и воспринималось еще как нечто очень западное, нерусское. Но интерес к повседневным удобствам рос и перемены, происходившие на памяти одного человека, были разительны. Так, Вигель, вспоминая времена примерно тридцатилетней давности, отмечал, что «ни дорожнаго, ни домашняго комфорта мы столько не знали, как нынешние молодые люди». Например, об уровне «дорожного» комфорта свидетельствуют воспоминания Екатерины II времён многочисленных переездов императорского двора при Елизавете Петровне. Одно из путешествий в Ревель «отличалось скукой и неудобствами. В почтовых и станционных домах обыкновенно располагалась сама императрица; для нас разбивали палатки, либо помещали нас в кухне. Помню, что однажды во время этого путешествия мне пришлось одеваться у печки, в которой пекли хлеб, а в другой раз я взошла в палатку, где мне приготовлена была постель, и по колена замочилась в воде». В другой раз, по приезде в Москву зимой 1753 года, Екатерина и Петр были поселены в новом доме. «Нас поместили в деревянном флигеле, только что выстроенном прошедшею осенью: вода текла по стенам, и все комнаты были чрезвычайно сыры».
Если в середине XVIII века, многочисленные предметы обстановки хозяева перевозили вместе с собой из одного дома в другой, то к его концу положение меняется. Вещи уже воспринимаются не сами по себе и не являются принадлежностью конкретного лица, а становятся частью того или иного интерьера. Так, Екатерина II вспоминает, что во время многочисленных переездов двора Елизаветы Петровны, для жительства могли отводиться разные комнаты, то есть не те, в которых жили в прошлый приезд. Например, переезжая в конце осени в Зимний дворец на всю зиму, императрица «заняла комнаты, в которых мы жили прошлою зимою; нам отвели комнаты, где жил Великий Князь, будучи женихом. ... В них некогда жила императрица Анна». Если это считалось нормой при Елизавете, то Екатерину уже не устраивало. Она стала на свои деньги покупать самостоятельно мебель для своих комнат в Зимнем и Летнем дворце «и, переезжая из одного места в другое, ... находила свои комнаты совсем прибранными; при том же не было ни возни, ни ломки при перевозе».
Это замечание относится не только к императорским и великокняжеским резиденциям. Например, останкинский жилой флигель (называемый в документах «Старыми хоромами») содержался в постоянной готовности к приезду хозяина, которого ждали не только курительная трубка на столе, щипцы для колки сахара и пилочки для ногтей, но даже шелковый шлафор в Спальне не убирался внутрь комода (почему и вошел в текст Описи 1802 года).
Обустройство жилых интерьеров конца XVIII века отличала некоторая «бестолковость», когда очень мало значения придавалось обыкновенным (с нашей сегодняшней точки зрения) удобствам повседневной жизни. Е.Н. Николаев, изучивший большое количество частных домов конца 18 – первой половины XIX века, отмечал «тот несомненный факт, что устройство «каждодневного», непарадного быта было слабым местом архитектуры XVIII века». Это бытовое неустройство являлось скорее правилом, нежели исключением и было характерно не только для «заштатных» усадеб, но и для императорских дворцов тех лет. Так, например, в Гатчине, в большой степени воплотившей вкусы императора Павла I, планировка, убранство и размеры жилых комнат нередко вызывали недоумение не только у потомков, но уже и у современников. Графиня В.Н. Головина писала: «Теснота в замке, где в парадных залах происходили церемонии, почти непристойные жилые помещения для первых персон двора и петербургского общества, грязь и осеннее небо, затянутое тучами...». «Непристойность» жилых помещений охарактеризовал один английский мемуарист, написавший в 1827 году о личных комнатах Павла, сохраняемых практически в неприкосновенности Марией Федоровной: комнаты маленькие и не могут похвастаться убранством в духе величественном».
Эта «бестолковость» постепенно уходила из жизни. Если в первой половине века жилые комнаты составляли анфиладу и в больших домах размещались в третьем и первом этажах, то в классицизме некоторые из них стали устраивать в парадном этаже (в небогатых домах это практиковалось и раньше). Таким образом, в жилой зоне возросло количество комнат, ставших территориально ближе к парадным. Важнейшим нововведением классицизма было появление коридора, который располагали параллельно анфиладной оси и делали в неге дополнительные двери, вследствие чего, перекрыв анфиладные, можно было изолировать одну или несколько комнат. Анфиладная планировка стала постепенно вытесняться более удобной коридорно-апартаментной. Над жилыми комнатами, не столь высокими, как парадные, стали устраивать антресоли - всё это обеспечивало более комфортные условия существования.
Таким образом возводились новые дома (или перестраивались старые). Но в большинстве своем, особенно в провинции, долго продолжали жить по старинке. Например, так описывает провинциальное детство своего героя, пришедшееся на 1820-е годы, М.Е. Салтыков-Щедрин: «Хотя в нашем доме было достаточно комнат, больших, светлых и с обильным содержанием воздуха, но это были комнаты парадные; дети же постоянно теснились: днём – в небольшой классной комнате, а ночью – в общей детской, тоже маленькой, с низким потолком и в зимнее время вдобавок жарко натопленной. ... Летом мы ещё сколько-нибудь оживлялись под влиянием свежего воздуха, но зимой нас положительно закупоривали в четырёх стенах. Ни единой струи свежего воздуха не доходило до нас, потому что форточек в доме не водилось, и комнатная атмосфера освежалась только при помощи топки печей». «Внешней обстановкой моего детства, в смысле гигиены, опрятности и питания, я похвалиться не могу». В детской комнате «было поставлено четыре-пять детских кроватей, а на полу, на войлоках, спали няньки. Само собой разумеется, не было недостатка ни в клопах, ни в тараканах, ни в блохах.
Эти насекомые были как бы домашними друзьями. Когда клопы уж чересчур донимали, то кровати выносили и обваривали кипятком, а тараканов по зимам морозили».
Но в целом, но протяжении первой трети XIX века акценты смещаются с дворцового на частное строительство, на рядовые дворянские дома и «… тем главным местом, где поселяется культура и куда проецируется вся история искусства, усваиваемая и присваиваемая, обращаемая в собственность «я», становится дом, интерьер». Просторные гостиные обживаются и жилой интерьер «выходит» в парадный.
Этот процесс иллюстрирует эволюция спальни. В XVIII веке в богатых домах было принято иметь две спальни – парадную и «вседневную». Первая служила для представительства, вторая использовалась по назначению (конечно, в рядовых домах эти функции были совмещены). Но к концу века всё чаще альков парадной спальни отделялся завесами или ширмами от остального пространства, обращённого к окнам, которое превращалось в гостиную. «Такое удачное решение привело к тому, что даже очень богатые люди стали совмещать парадную и вседневную спальни в своих дворцах, что позволяло пользоваться в ежедневном быту роскошными парадными интерьерами, не нарушая их великолепия». В соответствии с идеей совмещения спальни и гостиной был сделан в 1790-е годы проект ниши для Спальни Останкинских жилых хором. Альков, фланкированный колоннами, отделялся от остального пространства завесой, перед которой с «гостевой» стороны ставилось канапе, состоящее из двух половин и раздвигавшееся в стороны для того, чтобы освободить проход к кровати для сна.
Интересно проследить, в каком направлении перестраивались старые, например отцовские, жилые комнаты детьми. Николай Петрович Шереметев, получивший в наследство обставленный и отделанный Останкинский жилой дом, начал в 1790-е годы заниматься его частичной перестройкой (происходившей одновременно со строительством большого дворца, расположенным в непосредственной близости). Работы велись по трём направлениям – увеличивалось количество комнат, увеличивалась площадь некоторых из них за счёт объединения существующих, а также убиралась, где возможно, старая анфиладная планировка путём переноса дверных проемов и создания дополнительных выходов в парк. Сначала Николая Петровича не устраивали, видимо, не размеры, а лишь количество имевшихся в его распоряжении комнат, так как на планах флигеля, который сначала предполагали пристроить к Старым хоромам, назначение и размеры новых помещений мало отличались от уже имевшихся, а некоторые были даже меньше. Основное неудобство заключалось не столько в размерах, сколько в анфиладном расположении, повсеместно практиковавшемся в XVIII веке. Если на парадной половине анфилады ругали, в основном, из-за пронизывающих их сквозняков («Чтоб ветер в ноябре взывал как на пароме, а барин бы не знал, куда деваться в доме» , то на жилой они доставляли массу других неудобств. От сквозняков можно было как-то спастись с помощью ширм, разгородив пространство комнаты на «кабинеты» и создав уютные уголки у камина или у стола. Но защитить свой покой от постоянного хождения домочадцев через смежные комнаты было не так просто. Например, в Кабинет Останкинских Старых хором можно было попасть только через Спальню, и не случайно Николай Петрович был озабочен их разделением. В результате перестройки Кабинет соединили с комнатой, имевшей собственный выход, что позволило принимать посетителей, не проводя их через Спальню.
В середине XVIII века совершенно естественным было поселить недавно приехавших в Россию невесту великого князя Петра с ее матерью таким образом, что они были вынуждены, «чтобы идти к обедне или к императрице проходить комнатами великого князя, которыя были рядом с моими». Это не вызывает недовольства у Екатерины, а наоборот, имеет даже положительные стороны «таким образом мы его часто видали».
Заставил её возмутиться другой случай, произошедший с ней в Москве, куда они с Петром приехали в начале зимы 1753 года. Их поместили в только что выстроенном флигеле. Отметим сразу, что дело происходило не где-нибудь в глухомани, а во второй столице, и дом специально отстроили к их приезду. Так что случай был совершенно в духе времени – уже к концу века такое вряд ли могло произойти. Итак, в сообщавшуюся со Спальней приболевшей Екатерины Уборную комнату были поселены 17 служительниц («девушки», камер-фрау и их служанки), причем из этой комнаты «не было другого выхода как через мою спальню, и женщины за всякою нуждою проходили мимо меня, что вовсе не было удобно ни для них, ни для меня. ... В добавок оне обедали в одной из моих передних комнат». Лишь через десять дней их навестила императрица и, узнав о таких мучениях, не придумала ничего лучше, как приказать прорубить внешнюю стену Уборной и сделать таким образом для 17 человек отдельный выход наружу. Причем, и обедать, и к устроенным под их окнами отхожим местам они должны были «ходить улицею» – и все это зимой! К тому же такая скученность имела ещё одну неприятную сторону, Екатерина вспоминала: «Ко мне набиралось оттуда столько всякого рода насекомых, что я, бывало, не могла уснуть от них».
Ситуация усугублялась тем, что в городских домах «простой народ» жил по деревенским обычаям и поэтому, как правило, многочисленная дворня спала не только в специально отведённых местах (на антресолях, лавках в кухне и коридорах), но и вповалку на полу в разных комнатах (лакейской, девичьей и т.д.), «по соседству с комнатами, где спали хозяева, чтобы и ночью быть у них «под рукой».
Высказывали недовольство по этому поводу не только иностранцы. Ф.Ф. Вигель, описывая дома пензенских дворян конца XVIII века, отмечал: «В передней перед анфиладой после отхожих мест «встречает меня другого рода зловоние. Толпа дворовых людей наполняет её; все ощипаны, все оборваны; одни лежа на прилавке, другие сидя или стоя говорят вздор, то смеются, то зевают. В одном углу поставлен стол, на коем разложены или камзол, или исподнее платье, которое кроится, шьётся или починивается, в другом подшиваются подмётки под сапоги, кои иногда намазываются дёгтем. Запах лука, чеснока и капусты мешается тут с другими испарениями сего ленивого и ветреного народа» .
Спать не только не в постели, но и вповалку на полу не считалось зазорным в особых случаях и среди дворян. Например, это было вынужденной необходимостью для многочисленных гостей, нагрянувших в соседнюю усадьбу и загостившихся там надолго: «Гвоздин, Буянов, Петушков / И Флянов, не совсем здоровый, / На стульях улеглись в столовой, / А на полу мосье Трике, / В фуфайке, в старом колпаке».
Чем дальше от столиц – тем нравы проще. Так Ф.Ф. Вигель вспоминает визит к одному помещику в его усадьбу под Казанью в 1805 году. Многочисленных гостей после ужина, обильного возлияниями, отправили спать. Губернатора и самого почётного гостя положили по отдельным комнатам, а всех остальных проводили «в просторную горницу, род пустой залы и пожелали нам доброй ночи. На полу лежали тюфячки, подушки и шерстяные одеяла, отнятые на время у актеров и актрис. (Учитывая, что наезды гостей повторялись систематически, а не были неожиданными, «отнимать» постельное белье было сложившейся практикой – С.Д.) Я нагнулся, чтобы взглянуть на подлежащую мне простыню и вздрогнул от ея пестроты. Сопутники мои, вероятно зная наперёд обычаи сего дома, спокойно стали раздеваться и весело бросились на поганыя свои ложа. Нечего было делать, я должен был последовать их примеру... если бы темнота и молчание водворились вокруг меня; самый отвратительный запах коровьяго тухлаго масла, коим напитано было мое изголовье, не помешал бы мне успокоиться; но при свете сальных свеч (которые, заметим, тоже неприятно пахнут – С.Д.), каляканье, дурацкий наш дорожный разговор возобновился... Не один раз подымал я не грозный, но молящий голос; полупьяные смеялись надо мной, не столь учтиво, как справедливо, называя меня неженкой. Один за другим начали засыпать, но когда последние два болтуна умолкли, занялась заря, которая беспрепятственно вливалась в наши окошки без занавес. Между тем, сверху мухи и комары, снизу клопы и блохи, все колючие насекомые объявили мне жестокую войну. Ни на минуту не сомкнул очей, истерзанный, я встал, кое-как оделся и побрёл в сад, чтоб освежиться утренним воздухом...». Интересно, что сам Вигель соглашается с тем, что он, по словам его товарищей, неженка – ведь все остальные преспокойно спали, ибо это было для них совершенно обыденно.
Для жилых комнат тех лет характерна многофункциональность. О спальне уже упоминалось – она делится на используемый в практических целях альков и «гостиную». Следует отметить, что спальня имела огромное значение не только в системе парадных, но и жилых комнат. Она могла играть роль гостиной, служить кабинетом (для чего обставлялась специальными предметами мебели – секретерами, «кабинетцами» с многочисленными ящичками для хранения мелочей), уборной (помимо «уборных кресел» в ней, например, мог находиться настенный умывальник). М.Е. Салтыков-Щедрин, описывая утренние сборы, отмечает: «... а из отцовской спальни всё ещё доносятся звуки приводимого в движение рукомойника» , а также мини-столовой для особо близких гостей (Салтыков-Щедрин вспоминал: «Матушка тотчас же увела Настасью в свою спальню, где стоял самовар, особый от общего и разного рода лакомства»). Останкинская Спальня была просто забита разнообразными предметами - завешена эстампами, затеснена мебелью и заставлена мелочами. Помимо перечисленных занятий, в ней можно было также отдыхать (для чего служили канапе «для дневного отдыха» – они были широко распространены в обстановке спален, а так же кресло и даже курительная трубка – отметим, что в 1790-е годы курение, вновь вошедшее в моду при Павле I, ещё не утвердилось окончательно в мужских кабинетах), пить кофе (там находились щипцы для колки сахара, кофейник и молочник) и вообще комфортно проводить время днём, например, за чтением.
В свою очередь, Кабинет мог быть фактически чем угодно. Вспомним: «Вот это барский кабинет; / Здесь почивал он, кофей кушал, / Приказчика доклады слушал / И книжку поутру читал...». В Останкинской «Конторочке» (как нередко назывались кабинеты при составлении описей) не было письменного стола, бюро или секретера, а находился лишь комод с выдвижной доской, заставленный разными безделушками. Наличие на нём чернильного прибора указывает, все-таки, на назначение комнаты. Но три умывальника (в том числе настенный, то есть стационарный) свидетельствуют о дополнительной функции уборной комнаты. Очень часто кабинеты использовались хозяином в качестве спальни. И уж вовсе не обязательно они служили для «учёных» или «деловых» занятий («... нигде ни пятнышка чернил»). Вспомним кабинет Ноздрёва из «Мёртвых душ», «в котором, впрочем, было заметно следов того, что бывает в кабинетах, то есть книг или бумаги», находились всевозможные раритеты: сабли, ружья, кинжалы, даже шарманка. Потом показались трубки – деревянные, глиняные, пенковые, обкуренные и необкуренные, обтянутые замшею и необтянутые, чубук с янтарным мундштуком, недавно выигранный, кисет, вышитый какою-то графинею...». Кабинет к описываемому Н.В. Гоголем времени уже стал признанным местом для курения. В него обыкновенно удалялась после обеда мужская часть гостей во главе с хозяином – там они пили кофе, вели «мужские разговоры» и курили.
Аналогично и уборные комнаты могли быть местом проведения досуга или использоваться как столовые, несмотря на наличие в жилом комплексе специальной «столовой». Например, в Камер-фурьерском журнале отмечено, что в такой-то день Павел «не вышел из внутренних покоев (Михайловского замка – С.Д.), обедал вдвоём с Императрицею внизу, в своей уборной; вечернего собрания не было и ужинали Их Величества в своих уборных комнатах».
В Останкинском доме комната, названная «Уборной», могла быть также гостиной и кабинетом. В ней можно было музицировать на стоявших там клавикордах, играть в шашки и другие настольные игры, для «письменных» занятий предназначался трёхъярусный секретер, а также письменный прибор в футляре. При желании там можно было пить чай из двух, стоявших симметрично на шкафах «самоваров», служивших ещё и украшением.
Все эти особенности не всегда можно объяснить недостатком места. До предела суженное число собственных обитаемых комнат, их бросающаяся в глаза многофункциональность, при наличии по соседству большого числа просторных пустых парадных, для каждодневной жизни вплоть до начала XIX века почти не употребляемых, говорит не только о ещё не совсем развитых понятиях комфорта, но и о том, что для реальной жизни человеку надо очень мало места – и совсем не важно, простой ли он коллежский асессор или же тайный советник. Так, император Павел I в Михайловском замке отвёл для себя ряд жилых комнат, но пользовался не всеми. Например, своей спальней, так как поместил свою «походную» (т.е. разборную) кровать в кабинете, «служившем ему вместе с тем и спальней, где он проводил время днём и где скончался».
Обстановка и отделка жилых комнат, как правило, значительно отличалась от парадных. Чаще всего их заполняли простой удобной и легкой мебелью (фанерованной красным деревом или крашеной), в основном, в «английском вкусе» – «все английское чарует нас», отмечал Н.И. Новиков. Слово «мебеля» тогда имело более широкое, чем сегодня, значение (существовал даже специальный термин «столовые мебели то есть жирандоли, вазы и шенданы бронзовые»). Предметный состав обстановки жилых комнат в богатых домах характеризовался, в отличие от парадных, огромным разнообразием.
Для обстановки жилых комнат характерна полистилистика, когда устаревшие «мебеля», а также любимые предметы разных «возрастов», с которыми невозможно расстаться, прекрасно уживались с более модной мебелью. В XVIII веке отношение к вещам сильно отличалось от последующих времён фабричной промышленности, и при смене обстановки в парадных комнатах старые предметы не уничтожались, а могли частично включаться в новую или отправлялись доживать свой век в жилые и служебные комнаты – расселялись по антресолям, флигелям и разным второстепенным помещениям. Это наглядно иллюстрируется составленной в 1783-1786 годах «Описью Большого дома» Кусковской усадьбы, построенного в 1777-1779 годах на месте старого. Если весь бельэтаж был отделан и обставлен в «новом вкусе» (в стиле раннего классицизма), то населённые «служителями» антресоли заставлены старыми вещами из обстановки прежнего дома – расписанными золотом «китайскими» кабинетами, которым уже не нашлось места в бельэтаже, но была жива ещё память об их немалой ценности, наборными столиками на точёных ножках, «нахтышными» столами и т.д.
Такие устаревшие «мебеля» очень часто отправляли не только в жилые комнаты, но и гораздо дальше – из города они перемещались в деревню, из основного усадебного дома – во второстепенные имения. Поэтому обстановка последних либо не обновляться десятилетиями, либо «обновлялась» уже не востребованными в местах вещами. Описи домов в близлежащих к Кускову владениях П.Б. Шереметьева – Амирёве, Маркове Бронницкого уезда, Мещеринове Коломенского уезда, составленные в 1770-е годы, наглядно рисуют картину запаздывания стиля мебельного убранства. Эти хоромы были заполнены старой дубовой мебелью, столами на точеных ножках с «аспидными» досками и интарсией, креслами и канапе, обитыми чёрной кожей гвоздями с круглыми крупными шляпками, зеркалами с двумя волютами сверху и прочими, уже не соответствующими моде третьей четверти века, вещами.
Естественно, чем беднее усадьба, чем дальше она от столиц, тем обстановка проще (отметим, что дальность расстояний имела меньшее значение, чем достаток). Например, в «картинной книге» небогатого князя Т.И. Енгалычева, постоянно жившего с 1790-х годов в своем поместье в Тверской губернии, на одном из листов изображена «Столовая», имеющая обстановку, характерную для середины XVIII века (во всяком случае, до- классицистического периода) – всё те же гнутые ножки, стулья «чиппендейл» и прочее, хотя рисунок датируется концом этого века.
Большое количество вещей перевозилось с собой при временных переездах из города в деревню и обратно. Когда переезд планировался на неопределённый срок, масштабы его были значительны. Как уже отмечалось, в 1770 году П.Б. Шереметев, оставив службу, переселился из Петербурга в Москву и обосновался в загородном Кускове. Обстановка кусковских хором, сформировавшаяся в 1750-е годы, не отвечала его взыскательному столичному вкусу, поэтому он решил значительно её обновить за счёт петербургских Фонтанного дома и дачи Шампетр. В переписке 1770-х годов граф постоянно приказывает сделать что-либо «как в Фонтанном моём доме». Например, интерьер Парадной спальни предлагается скопировать целиком, в некоторые комнаты перевозятся обитья шёлковые или «гарусные» (т.е. шпалеры) и разнообразные предметы.
В Москву потянулись по санному пути обозы с зеркалами, столами, жирандолями и т.д., а навстречу им летели из Москвы указы «графа-государя» с требованием не забыть то-то и то-то. Вывозился фарфор, осветительные приборы, парковая скульптура, палатки, кибитки, кунсткамера, в Фонтанном доме были сняты все термометры, переехали даже «мопсики» с каминов и французские венички из стружек для обмахивания от мух. Граф перевозит из петербургских домов большое количество мебели, на часть предметов заказывает копии. Старый кусковский дом, пока не перестраиваясь, частично модернизируется внутри, настилаются даже новые, привезённые всё из того же Петербурга, паркеты. Конечно, такой серьёзный переезд – дело особенное. Масштаб его объяснялся не только соображениями, чтобы мебель зря не «пропадала» в опустевшем петербургском доме, но и тем, что в Москве в те годы многое достать или на должном уровне изготовить было непросто. Видимо, не случайно, Петр Борисович писал петербургскому управителю в 1770 году: «для Кускова кресла и стулья сколко куда надобно неотменно надлежит сделать в Петербурге потому что сдесь долго очень делают и зделать хорошо не умеют о чем осмотрясь впредь буду писать». Правда, «осмотревшись», граф вскоре начинает заказывать мебель и в Москве – в последней четверти XVIII века московское мебельное производство уже переживает период расцвета.
Стремление всё устроить в Кускове по возможности так же, как в столице является характерной приметой тех лет. Вообще, в XVIII в. было принято воссоздавать обстановку городских домов в загородных резиденциях, даже когда отпала необходимость непосредственно вывозить за собой мебель.
Итак, мы коснулись ряда вопросов, связанных с темой приватной повседневной жизни и жилого интерьера. Некоторые аспекты изучения (например, способы отделки, колористическое решение жилых интерьеров, их взаимосвязь с парадными и т.д.) остались за рамками настоящей статьи. В заключение хотелось бы отметить, что все эти мелочи «домашней жизни», кажущиеся несущественными, имеют большое значение, так как являются одной из составляющих, формирующих в конечном итоге «историческое лицо», и именно в «этом безымянном пространстве [повседневности – С.Д.] чаще всего развёртывается настоящая история».
Примечания :
Человек в кругу семьи. Очерки по истории частной жизни в Европе до начала нового времени. / Под ред. Ю.Л.Бессмертного. М., 1996. С.5
/Вигель Ф.Ф./. Воспоминания Ф.Ф. Вигеля. Ч.1 и 2. М, 1864. 4.2. С.73
Там же. С.206
Салтыков-Щедрин М.Е. Пошехонская старина. Собр. соч. в десяти томах. Т. 10. М, 1988. С. 238
/Вигель Ф.Ф./ Указ. соч. Ч.1. С.229
Андрей Тимофеевич оставил нам и редкое для конца XVIII века изображение кабинета. См.: Болотов А.Т. Жизнь и приключения Андрея Тимофеевича Болотова. В 4-х томах. Т.1. Москва, 1973. Фронтиспис.
Лансере Н., Вейнер П., Трубников А., Казнаков С., Пинэ Г. Гатчина при Павле Петровиче цесаревиче и императоре. СПб., 1995. С.244
Массон Ш. Секретные записки о России времени царствования Екатерины II и Павла I. M., 1996; Миранда Ф. де. Путешествие по Российской империи. М., 2001; Сегюр Л.Ф. Записки о пребывании в России в царствование Екатерины II // Россия XVIII века глазами иностранцев. Л., 1989 и др.
Лотман Ю.М. Поэтика бытового поведения в русской культуре XVIII века. // Лотман Ю.М. Избранные статьи в трех томах. Т. 1. Статьи по семиотике и типологии культуры. Таллинн,1992. С.249
Например: Благово Д.Д. Рассказы бабушки: Из воспоминаний пяти поколений, записанные и собранные её внуком Д. Благово. Л., 1989; Головина В.Н. Мемуары. // История жизни благородной женщины. М., 1996; Каменская М.Ф. Воспоминания. М., 1991
Например: [Вигель Ф.Ф.] Указ. соч.; Жихарев СП. Записки современника: Воспоминания старого театрала. В 2-х томах. Т. 1 -2. Л., 1989
Литература по русскому классицистическому интерьеру посвящена, в основном, его истории. Например: Бартенев И.А., Батажкова В.Н. Русский интерьер XVIII-XIX веков. М., 2000; Бартенев И.А., Батажкова В.Н. Русский интерьер XIX века. Л., 1984; Борисова Е. Романтические тенденции в русском интерьере. К вопросу о бидермейере // Вопросы искусствознания. № 4, 1994. С. 358-386; Кучумов A.M. Убранство русского жилого интерьера XIX века: По материалам выставки в Павловском дворце-музее. Л., 1977; Художественное убранство русского интерьера XIX века: Очерк-путеводитель / Авторы-сост.: Гусева Н.Ю., Орлова К.А., Уханова И.Н., Петрова Т.А, Кудрявцева Т.В. Под общ. ред. И.Н.Ухановой. Л., 1986. Теоретическим вопросам уделялось меньше внимания. Например: Лотман Ю. М. Художественный ансамбль как бытовое пространство // Лотман Ю.М. Избранные статьи в трех томах. Т.3. Статьи по истории русской литературы. Теория и семиотика других искусств. Механизмы культуры. Мелкие заметки. Таллинн, 1993. С. 316-322; Пронина И.А. Терем. Дворец. Усадьба: Эволюция ансамбля интерьера в России конца XVII – первой половины XIX века. М., 1996
За исключением немногих работ. Например, Николаев Е.В. Классическая Москва. М., 1975; Соколова Т.М., Орлова К.А. Глазами современников. Русский жилой интерьер первой трети XIX века. Л., 1982. Соловьев К.А. «Во вкусе умной старины...»: Усадебный быт российского дворянства первой половины XVIII – второй половины XIX веков. По воспоминаниям, письмам и дневникам. Очерки. СПб., 1998; Тыдман Л.В. Изба, дом, дворец: Жилой интерьер России с 1700 по 1840-е годы. М., 2000
Бытовыми вопросами интересовались историки XIX – начала XX века. Например: Карнович Е. Исторические рассказы и бытовые очерки. СПб, 1884; Кирхман П. История общественного и частного быта. Ч.1. М., 1867; Пыляев М.И. Замечательные чудаки и оригиналы. СПб., 1898; Он же. Старая Москва: Рассказы из былой жизни первопрестольной столицы / Сост. Ю.Н. Александров. М., 1990; Он же. Старый Петербург: Рассказы из былой жизни столицы. СПб, 1889. Интерес к конкретному человеку и его предметному окружению вновь стал расти примерно в последней четверти XX века. Он вызвал к жизни целые серии публикаций, посвященных истории повседневности: «Живая история: Повседневная жизнь человечества», «Частная жизнь» и др. Например: Человек в кругу семьи: Очерки по истории частной жизни в Европе до начала нового времени / Под ред. Ю.Л. Бессмертного. М., 1996; Кирсанова P.M. Розовая ксандрейка и драдедамовый платок: Костюм – вещь и образ в русской литературе XIX в. М., 1989; Кирсанова P.M. Костюм в русской художественной культуре XVIII – первой половины XX в. / Под ред. Т.Г. Морозовой и В.Д. Синюкова. М., 1995; Кирсанова P.M. Сценический костюм и театральная публика в России XIX века. М., 1997; Кнабе Г. С. Быт как предмет истории / / ДИ СССР. № 9, 1982. С. 26-27; Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII – начало XIX века). СПб., 1994; Федосюк Ю.А. Что непонятно у классиков, или энциклопедия русского быта XIX века. М., 1998. Пристальный интерес со стороны историков в последние годы вызывают и вопросы, посвященные отдельным сторонам жизни XVIII-XIX века (карточные игры, светские развлечения, устройство бань и т.д.). Например, Богданов И.А. Три века Петербургской бани. СПб., 2000; Гордин А., Гордин М. Пушкинский век: Панорама столичной жизни / Серия: Былой Петербург. Кн. 1 и 2. СПб., 1999; Парчевский Г.Ф. Карты и картежники: Панорама столичной жизни / Серия: Былой Петербург. СПб., 1998. Появляются работы, посвященные жизни и быту различных эпох или отдельных семей, а также конкретных усадеб. Например, Семёнова Л.Н. Очерки истории быта и культурной жизни России: первая половина XVIII века. Л., 1982; Смилянская Е.Б. Дворянское гнездо середины XVIII века: Тимофей Текутьев и его «Инструкция о домашних порядках». М., 1998.
Историческая наука осознала этот поворот еще позже – бытовая повседневность была реабилитирована для культуры не так давно, примерно с начала 1960-х годов. Изучение «огромного царства привычного, рутинного, этого «великого отсутствующего истории»» (Бродель Ф. Структуры повседневности: возможное и невозможное. Т.1. Материальная цивилизация, экономика и капитализм.. XV-XVIII в. М, 1986. С. 18), было подготовлено деятельностью представителей школы «Анналов» (журнала «Анналы социальной и экономической истории»). Грань между традиционно понимаемой культурой и повседневностью стала расплываться и изучение последней стало одним из наиболее актуальных направлений в современном историческом знании (См.: Человек в кругу семьи: Очерки по истории частной жизни в Европе до начала нового времени / Под ред. Ю.Л. Бессмертного. М.: РГГУ, 1996; Кнабе Г.С. Введение первое, теоретическое, в котором почти ничего не говорится о древнем Риме, но зато ставится в общем виде проблема отношений между бытом и историей // Древний Рим – история и повседневность. Очерки. М., 1986. С. 7-18; Кнабе Г.С. Материалы к лекциям по общей теории культуры и культуре античного Рима. М., 1994).
Здесь и далее: Щеблыгина И.В. Нравственная позиция А.Т. Болотова в системе его ценностных ориентаций. (К вопросу о системе ценностей русского образованного дворянства второй половины XVIII века) // Человек эпохи Просвещения. М., 1999.С.122
Турчин B.C. Эпоха романтизма в России: К истории русского искусства первой трети XIX столетия / Очерки. М: Искусство, 1981. С.242.
Таким образом уже с некоторым недоумением описывал Ф.Ф. Вигель в самом начале XIX века столь архаичный обычай, всё ещё распространённый в провинциях. (См.: /Вигель Ф.Ф./ Указ. соч. Ч.2. С. 166).
Михайлов А.В. Идеал античности и изменчивость культуры. Рубеж XVIII-XIX в.в. // Быт и история в античности. М., 1988. С.236
/Вигель Ф.Ф./. Указ. соч. Ч. 1. С. 158
Николаев Е.В. Указ. соч. С.216; Исследователь М. Фон Бен писал: «Стилизация жизни по античным образцам требовала, чтобы /помещение/... по возможности напоминало храм... Жилые комнаты приобретают вследствие этого черты патетики, они следуют программе, а не удобству и уюту. Люди стыдятся своих потребностей и необходимости отправлять их» (Цит. по: Михайлов А.В. Указ. соч. С.243)
Турчин B.C. Основные проблемы западно-европейского и русского искусства конца XVIII – начала XIX века. Автореферат... на соиск.... доктора искусствоведения. М, 1989. С.43
Кнабе Г.С. Вещь как феномен культуры // Музееведение. Музеи мира. (Сб. научных трудов НИИ культуры). М., 1991.С. 123
/Вигель Ф.Ф./ Указ. соч. Ч. 1. С. 166
/Екатерина II/ Записки императрицы Екатерины II / Россия XVIII столетия в изданиях Вольной русской типографии А.И. Герцена и Н.П. Огарева. Репринт. М., 1990. С.48, 133
Сиповская Н.В. Искусство и быт в культуре фарфора. К вопросу о художественных взглядах в России второй половины XVIII века. Диссертация на соискание ученой степени канд. искусств. М, 1992. С. 58
«Собственно жилые комнаты даже в ту эпоху, когда интерьер классицизма уже откристаллизовывался, отличались какой-то бестолковостью, точнее, особой «житейской» логикой». (Николаев Е.В. Указ. соч. С. 190, 201).
См.: Байбурова P.M. Русский усадебный интерьер эпохи классицизма. Планировочные композиции // Памятники русской архитектуры и монументального искусства. Материалы и исследования. М., 1980. С. 146-148; Тыдман Л.В. Изба. Дом. Дворец. Жилой интерьер России с 1700 по 1840-е годы. М., 2000. С. 20.
НА. № 350. С. 154.
Такого рода памятью в последующем веке себя почти не обременяли. В 1870-е годы при разделе имущества между наследниками Д.Н. Шереметева эти кабинеты оценивались на уровне пары плевательниц XIX века, а за один гостиный стол этого же столетия предлагалось столько же, сколько за десятка два предметов XVIII, в числе которых значились наборные комоды, ломберные столы, украшенные интарсией, кабинет с «флорентийской» мозаикой и т.д. (Опись 1876 года. РГАДА. Ф.1287. Оп.2. Ч.1.Д. 1197).
ЦГИАЛ, ф. 1088,оп. 17, д.69, л.л. 155-164
Корнилова А.В. Мир альбомного рисунка. Русская альбомная графика конца XVIII - первой половины XIX века. Л., 1990. С.65.
Байбурова P.M. Зал и гостиная усадебного дома русского классицизма // Памятники русской архитектуры и монументального искусства. М, 1983. С.111
Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре. С. 13.
Эта экспозиция была создана под руководством главного хранителя Павловского дворца-музея А.М.Кучумова в 1976 году. На основе литературных и документальных источников, произведений живописи, рисунков и фотографий были воссозданы типичные интерьеры той эпохи. В 2000 году экспозиция открылась вновь, с изменениями и дополнениями. Переходя из зала в зал, словно перемещаешься в машине времени, перед глазами проходит целое столетие. Через интерьер, то, как обустраивали жилое пространство наши предки, лучше понимаешь психологию и философию людей того времени, их мироощущение и мировосприятие.
17 залов разделены на 3 смысловых блока:
- русская дворянская усадьба 1800-1830-х годов,
- столичный аристократический особняк 1830-1860-х годов,
- городская квартира 1860-1890-х годов.
Интерьеры 1800-1830-х годов
В начале XIX века типичным жилищем знати был усадебный дом или городской особняк. Здесь, как правило, жила большая семья и многочисленная прислуга. Парадные залы обычно располагались на втором этаже и представляли собой анфиладу гостиных, будуар и спальню. Жилые помещения размещались на третьем этаже или антресолях и имели низкие потолки. Прислуга жила на первом этаже, здесь также находились служебные помещения. Если дом был двухэтажный, то жилые комнаты, как правило, были на первом этаже и шли параллельно служебным помещениям.
Конец XVIII – начало XIX века – время господства классицизма, который предполагает четкий ритм и единый стиль размещения предметов мебели и искусства. Мебель обычно изготавливалась из красного дерева и украшалась накладками из чеканной золоченой бронзы или полос латуни. Из Франции и других европейских стран в Россию проник интерес к античности. Поэтому в интерьере этого времени мы увидим античные статуи и соответствующий декор. Под влиянием Наполеона в моду входит ампир, созданный архитекторами Ш.Персье и П.Фонтеном, с его духом роскошных императорских резиденций времен Римской империи. Мебель в стиле ампир делалась из карельской березы и тополя, часто окрашивалась в зеленый цвет – под старую бронзу, с позолоченными резными деталями. Часы, светильники делались из позолоченной бронзы. Стены комнат часто окрашивались в чистые цвета – зеленый, серый, синий, лиловый. Иногда они оклеивались бумажными обоями или имитировали бумажные обои, гладкие или полосатые, с орнаментом.
Анфиладу комнат в экспозиции открывает (конец XVIII – начало XIX века). В таком помещении мог находиться дежурный камердинер. Мебель красного дерева с накладками из латуни выполнена в стиле «жакоб».
Образцом для Портретной (1805-1810-е годы) стала соответствующая комната в усадьбе графа А.А.Аракчеева в Грузино. К сожалению, сама усадьба была полностью уничтожена в годы Великой Отечественной войны. Портретная оформлена в стиле раннего русского ампира, стены расписаны под полосатые обои.
Кабинет (1810-е годы) был обязательным атрибутом дворянской усадьбы. В представленном в экспозиции интерьере мебельный гарнитур сделан из карельской березы, письменный стол и кресло – из тополевого дерева. Окраска стен имитирует бумажные обои.
Столовая (1810-1820-е годы) – также выполнена в стиле ампир.
Спальня (1820-е годы) функционально разделена на зоны: собственно спальню и будуар. В углу находится киот. Кровать закрыта ширмой. В будуаре хозяйка могла заниматься своими делами – рукодельничать, вести переписку.
Будуар (1820-е годы) располагался рядом со спальней. Если позволяли условия, это была отдельная комната, в которой хозяйка дома занималась своими делами.
Прообразом Гостиной (1830-е годы) послужила гостиная П.В.Нащекина, друга А.С.Пушкина, с картины Н.Подклюшникова.
Кабинет молодого человека (1830-е годы) создан по мотивам пушкинского «Евгения Онегина» (интересно сравнить его с , которая стала прообразом дома Лариных из этого романа). Здесь видно стремление к удобству и комфорту, активно используются декоративные ткани. Постепенно исчезает лаконичность, присущая ампиру.
Интерьеры 1840-1860-х годов
40-е – 60-е годы XIX столетия – время господства романтизма. В это время пользуется популярностью историзм: псевдоготика, второе рококо, неогрек, мавританский, позднее – псевдорусский стили. В целом, историзм господствовал вплоть до конца XIX века. Интерьеры этого времени характеризуются стремлением к роскоши. В комнатах обилие предметов мебели, украшений и безделушек. Мебель делали преимущественно из ореха, розового, сахарданового дерева. Окна и двери закрывали тяжелые драпировки, столы покрывали скатертями. На полы стелили восточные ковры.
В это время становятся популярными рыцарские романы В.Скотта. Во многом под их влиянием возводятся усадьбы и дачи в готическом стиле (я уже писала об одной из них – ). В домах также устраивались готические кабинеты и гостиные. Готика выражалась в витражах на окнах, ширмах, экранах, в декоративных элементах отделки комнат. Для украшения активно использовалась бронза.
Конец 40-начало 50-х годов XIX века отмечены появлением «второго рококо», иначе называемого «а-ля Помпадур». Оно выразилось в подражании искусству Франции середины XVIII столетия. В стиле рококо были возведены многие усадьбы (например, погибающая ныне Николо-Прозорово под Москвой). Мебель изготовлялась в стиле Людовика XV: гарнитуры из розового дерева с бронзовыми украшениями, вставки из фарфора с росписью в виде букетов цветов и галантных сцен. В целом, комната походила на драгоценную шкатулку. Особенно это было характерно для помещений женской половины. Комнаты на мужской половине были более лаконичны, но также не лишены изящества. Часто они были отделаны в «восточном» и «мавританском» стиле. В моду вошли диваны-оттоманки, стены украшало оружие, на полах лежали персидские или турецкие ковры. В помещении также могли находиться кальяны, курильницы. Хозяин дома облачался в восточный халат.
Примером вышесказанного служит Гостиная (1840-е годы). Мебель в ней выполнена из ореха, в декоративной отделке прослеживаются готические мотивы.
(function(w, d, n, s, t) { w[n] = w[n] || ; w[n].push(function() { Ya.Context.AdvManager.render({ blockId: "R-A-143470-6", renderTo: "yandex_rtb_R-A-143470-6", async: true }); }); t = d.getElementsByTagName("script"); s = d.createElement("script"); s.type = "text/javascript"; s.src = "//an.yandex.ru/system/context.js"; s.async = true; t.parentNode.insertBefore(s, t); })(this, this.document, "yandexContextAsyncCallbacks");
Следующее помещение – Желтая гостиная (1840-е годы). Гарнитур, представленный в ней, был сделан для одной из гостиных Зимнего дворца в Санкт-Петербурге, предположительно, по рисункам архитектора А.Брюллова.
Туалетная молодой девушки (1840-1850-е годы) выполнена в стиле «ореховое рококо». Подобная комната могла быть как в столичном особняке, так и в провинциальной усадьбе.
В Кабинете-будуаре (1850-е годы) в стиле «второе рококо» представлена дорогая мебель «а-ля Помпадур», фанерованная розовым деревом, с вставками из золоченой бронзы и расписного фарфора.
Спальня молодой девушки (1850-1860-е годы) поражает своей пышностью, она также является образцом «второго рококо».
Интерьеры 1870-1900-х годов
Этот период характеризуется сглаживанием различий между дворянским и буржуазным интерьерами. Многие старые дворянские фамилии постепенно беднели, уступая влияние промышленникам, финансистам, людям умственного труда. Оформление интерьера в этот период начинает определяться финансовыми возможностями и вкусом владельца. Технический прогресс и развитие промышленности способствовали появлению новых материалов. Так, появилось машинное кружево, окна стали украшать тюлевыми занавесками. В это время появляются диваны новых форм: круглые, двусторонние, совмещенные с этажерками, полочками, жардиньерками т.п. Появляется мягкая мебель.
В 1870-е годы под влиянием Всемирной выставки в Париже 1867 году в моду входит стиль Людовика XVI. Второе рождение переживает стиль «буль», названный так по имени А.Ш.Буля, работавшего при Людовике XIV – мебель декорировалась черепахой, перламутром, бронзой. Комнаты этого периода украшаются фарфором русских и европейских заводов. Стены украшали многочисленные фотографии в ореховых рамках.
Основным типом жилища становится квартира в доходном доме. Ее оформление характеризовалось часто смешением стилей, сочетанием несочетаемых вещей лишь по общности цвета, фактуры и т.п. В целом, интерьер этого времени (как и архитектура в целом) носил эклектический характер. Комнаты подчас более напоминали выставочный зал, нежели жилое помещение.
Входит в моду псевдорусский стиль. Во многом этому способствовал архитектурный журнал «Зодчий». Загородные дачи часто строились в этом стиле (например, подмосковное ). Если же семья жила в квартире, в псевдорусском стиле могла быть отделана одна из комнат, как правило, столовая. Стены и потолок обшивались панелями из бука или дуба, покрывались резьбой. Часто в столовой стоял массивный буфет. В декоративном оформлении использовались мотивы крестьянских вышивок.
В конце 1890-х годов складывается стиль модерн (от фр. moderne — современный), выражающийся в отказе от подражания, прямых линий и углов. Модерн – это плавные изогнутые природные линии, новые технологии. Интерьер в стиле модерн отличается единством стиля, тщательным подбором предметов.
Малиновая гостиная (1860-1870-е годы) поражает своей пышностью и роскошью стиля Людовика XVI в сочетании со стремлением к удобству и комфорту.
Кабинет (1880-е годы) отличается эклектичностью. Здесь собраны разные, часто несочетаемые предметы. Подобный интерьер мог быть в доме престижного адвоката или финансиста.
Столовая (1880-1890-е годы) выполнена в русском стиле. Обязательным атрибутом было кресло «Дуга, топор и рукавицы» В.П.Шутова (1827-1887). После Всероссийской выставки в Петербурге в 1870 году они приобрели огромную популярность. Вскоре подобные предметы мебели с различными вариациями стали изготовлять и другие мастера.
Кленовая гостиная (1900-е годы) – прекрасный образец стиля модерн.
Таким образом, перед нашими глазами прошел весь XIX век: от ампира с его подражанием античной культуре в начале века, через увлечение стилями историзма в середине века, эклектики второй половины столетия и неповторимого, ни на что не похожего модерна на рубеже XIX-XX веков.
© Сайт , 2009-2020. Копирование и перепечатка любых материалов и фотографий с сайта сайт в электронных публикациях и печатных изданиях запрещены.
Оригинал взят у museum_tarhany в Отделка стен в жилых помещениях XVIII — первой половины XIX веков. Обои в Тарханском барском доме
В связи с тем, что внутренняя архитектура и убранство барского дома в Тарха-нах не вполне соответствуют лермонтовскому времени, дирекция музея считает необходимым в ближайшие годы провести капитальный ремонт — реставрацию. Документов, свидетельствующих о том, как выглядел барский дом в лер-монтовское время, нет. Поэтому один из возможных вариантов создания внутрен-него убранства — это воспроизведение типичной обстановки того времени.
Драгоценные сведения об убранстве жилых домов той эпохи содержатся в ме-муарах современников, творчестве писателей, поэтов и художников (именно в рассматриваемый период появился своеобразный вид изображения, который полу-чил общее название «В комнатах»), справочной литературе тех лет, а также науч-но-исследовательских работах современных авторов, среди которых мне хочется
особо выделить книгу Т. М. Соколовой и К. А. Орловой «Глазами современников. Русский жилой интерьер первой трети XIX века».
К сожалению, воспоминания о губернских и помещичьих домах немногочис-ленны. Но следует отметить, что провинциальные усадебные дома строились за-частую по образцу и подобию домов московских зажиточных дворян, ибо Москва долго хранила манеру строить не столь высоко, сколь широко (как пишут Т. М. Соколова и К. А. Орлова). Д. Благово в книге «Рассказы бабушки...» сооб-щает: «Дом был деревянный, очень большой, поместительный, с садом и огоро-дом и огромным пустырем, где весною, пока мы не уедем в деревню, паслись наши две или три коровы»17 (здесь речь идет о 1790-х гг.).
В 1815 году была образована Комиссия для строения города Москвы. Она вы-работала типовые проекты жилой застройки. Послепожарные жилые дома Моск-вы — это деревянные, чаще одно — чем двухэтажные, почти всегда с мезонином, часто с антресолями, с неизменным палисадником и входным крыльцом у боко-вой стены.
Деревянные дома обшивались тесом или штукатурились. Окрашивались в светлые тона, предписанные Комиссией в 1816 году: «Чтобы впредь дома и забо-ры крашены были нежнее и лучшими красками, для чего и назначены колеры светлые: дикой, бланжевый, палевый и с прозеленью». (Цвета «дикой» и «бланже-вый» — светло-серый и телесный).
Губернские и усадебные помещичьи дома строились, как правило, по тем же нормам архитектурных приемов. Так, Д. Благово пишет: «Этот дом принадлежал прежде графу Толстому... который в одно время выстроил два совершенно одина-ковых дома: один у себя в деревне, а другой в Москве. Оба дома были отделаны совершенно одним манером: обои, мебель, словом, все как в одном, так и в дру-гом». Здесь речь также идет о 1790-х годах. Граф Толстой, по словам Д. Благово, «человек очень богатый». Но и совсем небогатые помещики нередко строили свои дома по образцу московских. Тот же Д. Благово сообщает: «Дом в Хорошилове
был тогда старый и ветхий, в котором Неелова жила еще несколько лет, а потом она выстроила новый дом по образцу нашего пречистенского, строенного после французов». Неелова — небогатая помещица, ее сельцо Хорошилово было рас-положено в Тамбовской губернии.
Настолько же типично было внутреннее устройство помещичьих домов. «Вну-треннее устройство было совершенно одинаково везде: оно повторялось без вся-ких почти изменений в Костромской, Калужской, Орловской, Рязанской и прочих губерниях», — свидетельствует граф М. Д. Бутурлин (воспоминания относятся к 1820-м гг.).
Подробное описание деревянного губернского дома в г. Пензе дает известный мемуарист Ф. Ф. Вигель в 1802 году. «Здесь (т. е. в Пензе. — В. У.) жили помещи-ки точно так же, как летом в деревне... Описав расположение одного из сих домов, городских или деревенских, могу я дать понятие о прочих, настолько велико было их единообразие».
В начале XIX века в отделке стен и потолков все еще чувствовались отголоски XVIII столетия, когда стены и потолки чаще всего расписывались или обивались штофом. Причем росписи были в ходу как в столичных домах, так и в усадебных, с тою разницей, что в Петербурге отдавали предпочтение росписям с фигурами античных божеств, в усадьбах же более распространенной была красочная рос-пись букетами, экзотическими птицами и т. п., которая культивировалась более в Москве. У С. Т. Аксакова (в конце XVIII в.): «Взглянув в залу, я был поражен ее великолепием: стены были раскрашены лучшими красками, на них изображались незнакомые мне леса, цветы и плоды, неизвестные мне птицы, звери и люди...».
У М. Д. Бутурлина (в 1817 г.): «Тогда еще были в ходу аляпистые (по большей части) изображения по стенам густого леса в настоящие почти размеры и разные ландшафтные виды. У помещиков средней руки этими сюжетами расписана была обыкновенно столовая...».
Наряду со штофом и росписями в то время в России широкое распространение получили бумажные обои.
Производство обоев выделилось в самостоятельную отрасль промышленности уже в XVIII веке. Бумажные обои были заимствованы европейцами из Китая, где их производство практиковалось издавна. Первые обойные фабрики в Европе воз-никли в Англии, потом во Франции, Германии, России. В Англии в огромных количествах производили дешевые и средние сорта обоев; во Франции в большинстве своем выделывали только роскошные обои; в России количество обойных фабрик было меньше.
...
К концу XVIII века обои стали применяться повсеместно.
Ф. Вигель описывает дом киевского губернского предводителя дворянства Д. Оболенского в 1797 году: «Два раза в неделю пировал у него весь город... Меня как-то раз взяли с собой на один из сих вечеров. Вот что я нашел: две при-емные комнаты, длинную и низенькую залу и гостиную немного поменьше, обе оклеенные самыми обыкновенными бумажными обоями...».
То, что Вигелю оклейка обоями представляется явлением обыкновенным и самый факт существования зарегистрированных обойных мануфактур достаточ-но убедительно доказывают широкое распространение бумажных обоев уже в конце XVIII века. Усадебные дома как городские, так и загородные, стали деко-рироваться «бумажками». Обоями заменяли шелковые ткани. С самого начала своего существования обои не претендовали на самостоятельный отделочный ма-териал. Ими стремились имитировать известные, более дорогие материалы: кожу, дерево, мрамор, штоф. Чаще всего рисунок обоев делался «под ткань» и нередко
обои максимально приближались к имитируемому материалу. Не гнушались бу-мажными обоями даже во дворцах (Останкино, Кусково и др.).
Вот описание Михайловского дворца: «Соседняя с овальным залом малиновая гостиная получила свое название от малинового цвета с золотыми розетками обоев, наклеенных на холст и покрывающих стены... В симметрии с малиновой гостиной с другой стороны овального зала находилась синяя или голубая гости-ная... стены в ней были обиты холстиною и оклеены бумажными обоями голубого цвета с золотыми цветами».
В XVIII веке обои наклеивались предварительно на холст, затем крепились к стене. Этот способ оформления стен обоями несет в себе традиции обивки стен штофом. Вспомним, что в «Мертвых душах» Н. Гоголя у Коробочки «комната была обвешана старенькими полосатыми обоями» (о 1820-х гг.).
В начале XIX века — в 10-х и 20-х годах — обои промышленного производства применяются реже — преимущественно в жилых помещениях (не парадных). В 1829 году «Журнал мануфактур и торговли» сообщал: «С того вре-мени, как найдено удобнейшим стены внутри домов, даже деревянных, штукату-рить, красить и расписывать, бумажные обои мало-помалу стали выходить из упо-требления, и только в летних домах, беседках и у людей недостаточных сохрани-лись... Такая перемена вкуса и обычая привела обойные фабрики в стесненное по-ложение...». Одним из наиболее популярных способов отделки стен становится монохром-ная покраска.
В связи с новой модой появляется принципиально новый тип обоев — и по технологии, и по декоративным качествам. Поскольку главенствующее место в отделке занимает штукатурка, «бумажки» стремятся сделать внешне подобными окрашенной штукатурной поверхности: стены оклеивали бумагой и окрашивали
клеевой краской; они утрачивали орнамент, становясь все более однотонными, особенно в парадных комнатах. «Колера приобретают насыщенность и плотность. Редко применяется в гостиных голубой колер, чаще глубокий, насыщенный тем-но-синий. Зелень кабинетов и спален насыщается до естественного цвета лугов и сочных весенних липовых крон».
Клеевая окраска по бумаге могла быть и орнаментирована — по трафарету. Итак, в 10-х и 20-х годах прошлого столетия наиболее распространенным способом отделки стен в интерьерах деревянных домов рядовой ампирной застройки стала декоративная роспись по бумаге. Это убедительно доказано архи-тектором И. Киселевым в ходе проектно-исследовательских работ. Его коллекция обоев со-держит около тысячи образцов XVIII—XX веков, то есть практически «охватыва-ет весь хронологический диапазон применения бумаги в качестве отделочного ма-териала... большая часть ее поступлений состоит из обоев жилых домов рядовой
застройки Москвы, намечаемых к сносу».
В 1830-х годах получают распространение однотонные фабричные обои, а так- же возрастает популярность фабричных орнаментированных. К «дорогим» обоям относились обои с очень слож-ным рисунком, когда на бумаге воспроизводились сложные картины и при этом использовалась роспись от руки и приходилось накладывать на один рисунок до несколько сот красок одна на другую.
В 1829 году «Журнал мануфактур и торговли» сообщал: «В деле обоев первое место принадлежат без всякого прекословия царскосельской обойной фабрике ве-домства Его Императорского Величества. Изделия оной богатством, вкусом, чи-стотою отделки и величайшим сходством с дорогими материями не имеют себе равных. Богатые и прекрасные узоры, цвета живые, чистая и нежная печать, вер-нее тень, отличают их от всех так, что они могут сравниться с лучшими иностран-ными».
М. Н. Загоскин в повести «Вечер на Хопре»
(впервые опубликована в 1834 г.) описывает провинциальную усадьбу в Сердоб-ском уезде, территория которого сейчас входит в состав Пензенской области». Автор свидетельствует: «Двое дюжих лакеев, не роскошно, но опрятно одетых, приняли нас из коляски. Мы вошли в обширные сени... Пройдя бильярдную, сто-ловую и две гостиных, из коих одна была оклеена китайскими обоями, мы встре-тили в дверях расписанной боскетом диванной хозяина дома».
Из подмосковных большей популярностью пользовалась Жилкинская обой-ная фабрика, хотя качество производимых ею обоев было ниже царскосельских. И, конечно, помимо хорошо организованных и оснащенных мануфактур су-ществовал целый ряд небольших мастерских. Одну из таких мастерских описыва-ет И. С. Тургенев в повести «Первая любовь». «Дело происходило летом 1833 года. Я жил в Москве у моих родителей. Они нанимали дачу у Калужской заставы... Дача наша состояла из деревянного бар-ского дома и двух низеньких флигельков; во флигеле налево помещалась крохот-
ная фабрика дешевых обоев».
Мать И. С. Тургенева Варвара Петровна жила в Москве на Метростроевской (теперь) улице в деревянном доме с 1839 года. При исследовании дома И. Кисе-лев в служебных помещениях обнаружил под несколькими слоями наклеенные непосредственно на сруб бумажные обои. Рисунок их строгий, геометричный.
laquo;Энциклопедии русского городского и сельского хозяина-архитектора» (она изда-валась в 1837 г. и 1842 г.) сказано: «Внутренние стены также красятся на масле и на клею... первый способ вы-годнее, потому что стены, выкрашенные масляной краской, можно мыть, второй гораздо дешевле, цветнее и красивее. Внутренние стены еще обивают или оклеивают обоями»
Член Союза архитекторов И. А. Киселев, большой специалист по внутренней архитектуре XIX века и большой знаток обоев, был в Тарханах в апре-ле 1990 года. После осмотра барского дома он писал: «За мемориальный период (около 30 лет) характер отделки мог неоднократно меняться коренным образом. Первое время после строительства окантованные стены сруба не отделывались никак, т. е. дерево сруба оставалось открытым. Этот период мог быть весьма продолжительным. На следующем этапе могли клеить обои непосредственно по срубу. Далее могли производить отдельные локальные изменения: ремонт и замену обоев, оклейку обоями в не отделанных до этого по-мещениях. Наличие штукатурки в интерьерах на протяжении мемориального пе-риода — маловероятно. Все стены в доме не могут и не должны быть отделаны в одной технике. Наи-более богатые и нарядные обои — в парадной зоне, это могут быть обои фабрич-ного изготовления, полихромные, с рисунком. Более того, такие обои могут быть только в одной парадной комнате, гостиной или зале, в остальных комнатах — однотонные. Однотонными с бордюрами они могут быть и в жилых комнатах. ...Обои в интерьерах барского дома усадебного типа в первой половине XIX века — наиболее распространенный отделочный материал. Простые обои (не ло-щеные, не насыпные, с небольшим количеством печатных досок) стоили много меньше всех остальных видов отделки, обладая достаточно высокими декоратив-ными качествами».
Итак, какому же виду отделки внутренних стен барского дома отдать предпо-чтение? В настоящее время стены оклеены бумагой и монохромно окрашены. Отделочные работы проведены качественно, на высоком профессиональном уров-не: очень удачно подобраны колера, соблюдены правила сопряжения стен с на-личниками оконных и дверных рам, с плинтусами и т. п. Такой способ отделки стен является одним из самых популярных в первой половине XIX века, то есть вполне соответствует по типологии интересующему нас времени. И поэтому мож-но было бы не говорить об изменении отделки интерьерных стен, если бы не не-
которые обстоятельства. Рассмотрим их.
Как уже говорилось, на мемориальный период никаких документальных све-дений об интерьере барского дома нет. Что было дальше?
В 1845 году умирает Е. А. Арсеньева. Проходит 14 лет. В Тарханы приезжает И. Н. Захарьин-Якунин (это 1859 г.) и описывает барский дом так: «Господский дом... оказался пустым, т. е. в нем в то время никто не жил, но
порядок и чистота в доме были образцовыми, и он был полон мебели той же, ка-кая была восемнадцать лет тому назад, когда в этом доме жил Лермонтов». Управляющий провел Захарьина-Якунина в «те именно комнаты, в которых всегда жил, находясь в Тарханах, Лермонтов. Там, как и в доме же, все сохрани-лось в том виде и порядке, какие были во времена гениального жильца этих ком-нат. В запертом красного дерева со стеклами шкафе стояли на полке даже книги, принадлежавшие поэту... Умирая... бабушка завещала... оставить комнаты поэта в мезонине в том самом виде, в каком они были при его жизни и которые она охра-няла от перемен, пока жила сама. В 1859 году, когда судьба дала мне возможность посетить Тарханы, завет старушки Арсеньевой свято исполнялся еще».
Прошло еще восемь лет, на протяжении которых управляющим Тархан оста-вался Горчаков. Все это время в барском доме никто не жил. При Горчакове в 1867 году — в каком месяце, точно неизвестно, — с дома сняли мезонин. В этом же 1867 году в Тарханах побывал известный в пензенских кругах врач и краевед Н. В. Прозин. Он писал: «Вы... подъезжаете к крыльцу небольшого барского дома... везде густая мура-ва, как бархатным ковром покрыла весь двор. Одноэтажный деревянный дом был прежде с мезонином, но мезонин очень недавно снят и стоит еще неразобранным тут же, на барском дворе... Лермонтов провел здесь немало времени и жил в том самом мезонине, который теперь снят и поставлен на двор... Расположение ком-нат в доме остается и до нынче то же, какое было прежде, когда в нем жил поэт».
Н. В. Прозин посетил Тарханы летом, судя по тому, что цветут кашка, дикий ци-корий, розы и луга буйно зеленеют.
В 1891 году, в канун 50-летнего юбилея со дня гибели поэта, Н. В. Прозин вновь пишет о посещении Тархан: «Несколько лет тому назад я, бывши в селе Тарханах, застал еще в живых старо-го слугу Лермонтова... Старик был уже и тогда дряхл и, кроме того, слеп... Я застал еще в то время в Тарханах целым тот мезонин на доме, где жил Лермонтов. ...Благодаря любезности и просвещенному вниманию управляющего
П. Н. Журавлева, я мог видеть весь дом. Прямо из гостиной, оклееной старинными темно-голубого цвета обоями с золотистыми звездочками, с невысокого балкона мы спустились в сад».
Мы имеем сведения и о других комнатах барского дома. Сноха дядьки Лер-монтова А. И. Соколова Анна Петровна Кузнецова рассказывала: «Барский дом был с мезонином, как и теперь. Стены его были бледно-желтые, крыша зеленая, а колонны белые... Мезонин из-за ветхости сносили, но потом восстановили в том же виде, как и прежде. ...Комната Михаила Юрьевича была оклеена желтыми обоями, и в ней был ка-мин; мебель в ней стояла желтого цвета, обшитая желтым шелком. ...В гостиной были две печи из белого изразца, а пол был разделан под паркет; стены в ней были обиты бордовыми обоями... Стены зала были оклеены светлыми обоями, и висела люстра со стеклянными подвесками».
В. А. Корнилов — будучи директором — в первом путе-водителе по тарханскому музею-усадьбе писал: «Реставрация барского дома... была произведена в 1936 году, и в ее основу были положены показания старо-жилов села Лермонтове и тексты поэта».
...
В эпоху позднего классицизма (русского ампира, в стиле которого построен барский дом) каждое помещение окрашивалось своим, только ему присущим колером: зал был, как правило, светлым, по аналогии с фасадом — желтых, палевых, бланже-вых тонов; комната хозяйки (кабинет — спальня) — зеленым; гостиная была чаще всего синей или голубой; если гостиных было несколько, следующие могли быть розовой, малиновой, лимонной.
В трех текстах М. Ю. Лермонтова — обои. В первом случае это «разноцветные обои» во вкусе XVIII века в доме богатого провинциального помещика Палицына; во втором — это «светло-голубые французские обои» в комнате петербургского щеголя-офицера, в третьем — «обои старые» в доме возлюбленной Сашки, героя поэмы, девицы среднего сословия.
Какой же можно сделать вывод из всего вышеизложенного?
Первое: исходя из типологии, в барском доме может быть окраска (масляная или клеевая, монохромная или по трафарету); могли быть обои бумажные фабрич-ного изготовления (монохромные и орнаментированные). Любой из этих видов отделки будет соответствовать эпохе.
Второе: мы имеем свидетельства в пользу обоев. И не имеем таковых в пользу других видов отделки. Эти сведения, конечно, не есть документ на мемориальный период, но мы не можем, мы не имеем права пренебрегать ими, ибо у нас так мало сведений об убранстве, архитектуре, отделке барского дома, что любую, пусть са-мую малую крупицу, хоть немного приближающую нас к эпохе Лермонтова, мы должны беречь, хранить и использовать в работе.
Материалы:
1. Д. Благово. Рассказы бабушки. Из воспоминаний пяти поколений, записанные и собранные ее внуком. Л., Наука, 1989
2. Т.М. Соколова, К.А. Орлова. Глазами современников. Русский жилой интерьер первой трети XIX века. Л., Художник РСФСР. 1982
3. С.Т. Аксаков. Собр. соч. в 4-х т. М., 1955, т. 1
4. Н.В. Гоголь. Собр. соч. в 4-х т. М., Правда, 1952. т. 3
5. Журнал мануфактур и торговли. СПб. №6, 1829
6. А. Киселев Обои XVIII—XIX веков. — Декоративное искусство СССР, 1979, №4
7. М.Н. Загоскин. Избранное. М., Правда, 1988
8. И.С. Тургенев. ПСС, т. 9. М.—Л., 1965
9. Энциклопедия русского городского и сельского хозяина-архитектора СПб., ч.1
10. И.Н. Захарьин-Якунин. Белинский и Лермонтов в Чембаре. (Из моих записок и воспоминаний). — Исторический вестник. 1898, кн. 3
11. Архив музея. Материалы к истории Тархан; оп. 1, ед. хр. 75
12. П.А. Висковатов. Михаил Юрьевич Лермонтов. Жизнь и творчество. М., Современник, 1987
13. В. Корнилов. Музей-усадьба М.Ю. Лермонтова. Гослитмузей, 1948
14. М.Ю. Лермонтов Собр. соч. в 4-х т. М., Художественная литература, 1976, т. 1,
Ампир принес в дома русской знати древнеримскую роскошь и французскую надменность. Но под влиянием то ли сурового климата, то ли нравов быстро изменился, став мягче и свободнее.
- 1 из 1
На фото:
«Большой стиль»
Что собой представляет. Интерьеры 19 века в стиле ампир — это, прежде всего, яркие краски в сочетании с позолотой. Неудивительно, ведь золото — царский металл, а Empire (франц.) означает «империя». Этот напыщенный стиль имеет довольно узкие временные рамки: начало 19 века и правления Наполеона (1804) — закат великого императора (1814-1815). Русский ампир возник как подражание французскому, но быстро приобрел собственное лицо. Он был мягче, свободнее, пластичнее и просуществовал до 1830-1840-х годов.
Основные черты. Ампир — декоративный стиль, созданный придворными декораторами Наполеона, внутренне жесткий и холодный. Включает египетские и особенно римские мотивы, большей частью атрибуты военной истории римлян, допускает контрастные сочетания цветов и резкие переходы форм и линий.
На фото: кресло 8900SC + 8912PL фабрики Colombostile.
Стены. Алые, небесно-синие, зеленые, они отлично сочетались с позолоченной мебелью, карнизами, люстрами. Использовали и пастельные оттенки: фисташковые, голубые, сиреневые. Основным украшением стен служили росписи и барельефы на античные сюжеты. Они не были отвлеченными, а указывали на пристрастия и взгляды хозяина дома, а то и содержали изображение его и/или супруги в виде древних героев.
Потолки. Украшались гипсовой лепниной или гризайлем — нарисованными барельефами. Непременной деталью была роскошная люстра, которую подвешивали на тяжелые цепи. Порой люстры делали... из папье-маше, и только потом покрывали позолотой.
Примеры парадных люстр, подходящих для оформления интерьера в стиле ампир.
Детали
Роскошь требует света. Освещению в эпоху ампира уделяли особое внимание. Помимо огромной люстры, в залах и кабинетах обязательно присутствовали настольные лампы, бра и консольные канделябры, свет от которых отражался в позолоте и многочисленных зеркалах.
«Золотой» характер. Золоченая бронза появилась в России благодаря французскому мастеру Пьеру Ажи. Интерьеры 19 века в стиле ампир блестят канделябрами, чернильницами, несессерами и прочими мелкими деталями. В комнатах можно увидеть курильницы и жардиньерки - подставки для цветов. Именно в эпоху ампира на туалетных столиках появились зеркала, подсвеченные с обеих сторон канделябрами.
На фото: часы 2001 фабрики F.B.A.I..
Золотой век русского фарфора.
Так называют специалисты первую треть 19 века, когда
отечественным мастерам удалось создать неповторимый «русский ампир». Исторические и патриотические сюжеты (так, победа 1812 года получила отражение в серии «военных тарелок» Императорского фарфорового завода), портреты императорской семьи, пейзажи, картины старых мастеров — все это было запечатлено на фарфоровых и стеклянных вазах и сервизах. Нередко они создавались по рисункам именитых архитекторов.
Мебель как архитектура. После 1812 года русские дворяне стали обзаводиться -рекамье (знаменитая парижская красавица мадам Рекамье принимала гостей в античной тунике, лежа на кушетке), секретерами , диванами-ладьями и прочей новомодной мебелью. Мебель часто украшалась позолотой, в отделке использовались античные архитектурные детали — колонны, кариатиды, фризы. Несмотря на причудливый вид, столы в стиле ампир удобны для работы с компьютером, а потому популярны и сегодня. Ну а зеркала-псише и курульные кресла (с Х-образными ножками) не такая уж редкость в интерьерах спален и кабинетов.
Знаменитые мастера русского ампира
| Карл Росси (1775 —1849) | Итальянец Карл Росси приехал в Россию сложившимся мастером, в возрасте 33 лет. Построил Елагин дворец, павильоны Летнего и Михайловского садов, Александринский театр. Создал знаменитые ансамбли петербургских площадей: Дворцовой, Сенатской, Александринской. Остался в памяти потомков как главный творец русской эпохи ампир. |
| Андрей Воронихин (1759 —1814) | Андрей Воронихин — русский архитектор, в Петербурге построил здания Горного института и Казанского собора. Пользовался покровительством императрицы Марии Федоровны. По его «дизайну» создавались вазы, посуда, мебель и прочие предметы убранства императорских дворцов, в частности, Павловского. |
| Генрих Гамбс (1764
—1831) |
Мебель работы Генриха Гамбса украшала императорские дворцы и дома самых богатых и знатных русских семейств. «Гамбсовские кресла» упоминаются в произведениях Пушкина и Тургенева, а «гамбсовские стулья» уже в 20 веке стали главными героями знаменитой книги Ильфа и Петрова. |
|
Фридрих Бергенфельдт (1768 —1822) |
В начале 19 века в Петербурге были известные фабрика и магазин бронзовщика Фридриха Бергенфельдта. Он был поставщиком императорского двора и богатой русской знати: Шереметевых, Строгановых, Юсуповых. Люстры, канделябры, вазы работы Бергенфельдта хранятся в Зимнем, Павловском и Петергофском дворцах. |
Комментировать в FB Комментировать в VK
Рудольф фон Альт, Салон в квартире графа Ланкоровски в Вене (1869)
Сегодня фотографии безупречных интерьеров и бесчисленное количество фотографий частных домов можно легко найти в журналах о дизайне и в интернете. Однако, когда в начал 19-го века возникла традиция запечатления личных комнат, это было очень авангардно и необычно. Еще до того, как появилась фотография, люди, которые могли себе это позволить, нанимали художника, которые делал подробную акварельную зарисовку комнат дома. Такие рисунки вставлялись в альбом и при желании демонстрировались посторонним людям.
Такие картины, сохранившиеся до наших дней, позволяют взглянуть на декадентские образы жизни зажиточного 19-го века и оценить искусство детальной передачи дизайна домашних интерьеров. В настоящее время 47 подобных картин показаны на выставке в галерее Elizabeth Myers Mitchell в колледже Св. Иоанна а Аннаполисе, Мэриленд. Выставка была организована Купером Хьюиттом, Смитсоновским Музеем дизайна. По словам куратора Гейла Дэвидсона, картины обычно писались после того, как комната была отремонтирована, на память для семьи.
Рудольф фон Альт, Библиотека в квартире графа Ланкоровски в Вене (1881)
Рудольф фон Альт, Японский салон, Вилла Хюгель, Вена (1855)
Некоторые родители делали альбомы с подобными картинами в качестве подарка на свадьбу собственным детям, чтобы у них оставались воспоминания о доме, в котором они выросли. Люди также часто выкладывали альбомы на столах в гостиных, чтобы произвести впечатление на гостей. По словам Дэвидсона, Королева Виктория, по заказу которой было сделано много картин с изображением дворцовых интерьеров, писала в своих личных дневниках, что она с мужем любила рассматривать эти картины, вспоминая годы, прожитые в этих домах. Аристократические семьи по всей Европе в конечном счете тоже приняли практику ввода в действие этих «интерьерных портретов». На выставке представлены картины с интерьерами домов из многих стран включая Англию, Францию, Россию и Германию, которые показывают различные тенденции дизайна интерьера 1800-х, а также росту общества культуры потребления. Поскольку люди начали больше путешествовать, то их дома стали наполняться мебелью из-за границы. Иллюстрации интерьеров стали очень модными, достигнув пика приблизительно в 1870-х годах.
Такая практика была в значительной степени отражением роста промышленных классов. Многие акварели, например, изображают интерьеры, наполненные растениями и органическими украшениями, которые отражают не только интерес к миру природы, но также растущую тенденцию к редким экзотическим растениям. В отеле Villa Hügel в Венеции, например, был японский салон, наполненный исключительно декоративными элементами, которые превратили его в «сад»; в Берлинском Королевском Дворце располагалась китайская комната с панно с тропическими растениями и птицами, которые также парили над пространством в потолочной росписи. Интерьеры той эпохи также отличались наличием орхидей и птиц в клетках, которых люди хранили не только для того, чтобы произвести впечатление, но и чтобы развлечь гостей. Многие художники (в большинстве своем мужчины) начинали свою карьеру, рисуя топографические карты для военного использования или расписывая фарфоровые изделия, а после начали специализироваться на картинах интерьеров в связи с повышенным спросом. Некоторые живописцы даже сделали свое имя в этом жанре. На выставке представлены работы австрийских братьев Рудольфа и Франца фон Альт; Джеймса Робертас, британского живописца, который путешествовал с Королевой Викторией; и проектировщика Чарльза Джеймса - все из которых были известны отличными стилями. Подход к живописи этих интерьеров также развился со временем, постепенно становясь менее формальным и более интимным.
Иосиф Сатира, Учебная комната царицы Александры Федоровны, Россия (1835)
В конце 19-го начале 20-го века стал популярен более импрессионистский вид живописи и художники постепенно начали изображать более расслабленную, домашнюю окружающую среду. Иногда на картинах присутствовали даже проживающие: польский граф Ланкоронский, например, читающий книгу в своем кабинете в Вене; девочка играет на фортепьяно в комнате, а рядом с ней лежит собака. Хоть эти картины и создавались для того, чтобы запечатлеть то, как люди украшали свои дома, какую мебель и ткань выбирали, что они вешали на стены и что коллеекционировали, но иногда они напоминали иллюстрации повседневной жизни, ровно до того момента, пока в начале 20-го века эту роль переняла на себя фотокамера.
Джеймс Робертс, Гостиная Королевы в Букингемском дворце, Англия (1848)
Генри Роберт Робертсон, Интерьер одного из залов дворца в графстве Кент (1879)
Эдуард Гертнер, Китайская комната в Королевском Дворце, Берлин, Германия (1850)
Эдуард Петрович Гау, Гостиная Императрицы Александры Федоровны
Анна Альма-Тадема, Комната для исследований сэра Лоуренса Альма-Тадема, Таунсенд, Лондон (1884)
Шарлотта Бозанкет, Библиотека (1840)
Karl Wilhelm Streckfuss (1860)