Николай Гумилёв
Анна Ахматова
Осип Мандельштам
Борис Пастернак
Николай Гумелёв
(18861921) [ 1 ]
Он идет путем жемчужным
По садам береговым,
Люди заняты ненужным,
Люди заняты земным.
"Здравствуй, пастырь! Рыбарь, здравствуй! Вас зову я навсегда, Чтоб блюсти иную паству И иные невода.
"Лучше ль рыбы или овцы Человеческой души? Вы, небесные торговцы, Не считайте барыши! Ведь не домик в Галилее Вам награда за труды Светлый рай, что розовее Самой розовой звезды.
Солнце близится к притину [ 3 ], Слышно веянье конца, Но отрадно будет Сыну В Доме Нежного Отца".
Не томит, не мучит выбор, Что пленительней чудес?! И идут пастух и рыбарь За искателем небес.
ВОРОТА РАЯ Не семью печатями алмазными В божий рай замкнулся вечный вход, Он не манит блеском и соблазнами, И его не ведает народ.
Это дверь в стене, давно заброшенной, Камни, мох и больше ничего, Возле нищий, словно гость непрошеный, И ключи у пояса его.
Мимо едут рыцари и латники, Трубный вой, бряцанье серебра, И никто не взглянет на привратника, Светлого апостола Петра.
Все мечтают: "Там, у гроба божия, Двери рая вскроются для нас, На горе Фаворе, у подножия, Прозвенит обетованный час".
Так проходит медленное чудище, Завывая, трубит звонкий рог, И апостол Петр в дырявом рубище, Словно нищий, бледен и убог.
ЗАВОДИ Н.В.Анненской Солнце скрылось на западе За полями обетованными, И стали тихие заводи Синими и благоуханными.
Сонно дрогнул камыш, Пролетела летучая мышь, Рыба плеснулась в омуте...
И направились к дому те, У кого есть дом С голубыми ставнями, С креслами давними И круглым чайным столом.
Я один остался на воздухе Смотреть на сонную заводь, Где днем так отрадно плавать, А вечером плакать, Потому что я люблю Тебя, Господи.
* * * Я не прожил, я протомился Половины жизни земной, И, Господь, вот Ты мне явился Невозможной такой мечтой.
Вижу свет на горе Фаворе И безумно тоскую я, Что взлюбил и сушу и море, Весь дремучий сон бытия;
Что моя молодая сила Не смирилась перед Твоей, Что так больно сердце томила Красота Твоих дочерей.
Но любовь разве цветик алый, Чтобы ей лишь мгновение жить, Но любовь разве пламень малый, Что ее легко погасить? С этой тихой и грустной думой Какнибудь я жизнь дотяну, А о будущей Ты подумай, Я и так погубил одну.
АНДРЕЙ РУБЛЕВ Я твердо, я так сладко знаю, С искусством иноков знаком, Что лик жены подобен раю, Обетованному творцом.
Hoc это древа ствол высокий;
Две тонкие дуги бровей Над ним раскинулись, широки, Изгибом пальмовых ветвей.
Два вещих сирина, два глаза, Под ними сладостно поют, Велеречивостью рассказа Все тайны духа выдают.
Открытый лоб как свод небесный, И кудри облака над ним, Их, верно, с робостью прелестной Касался нежный серафим.
И тут же, у подножья древа, Уста как некий райский цвет, Изза какого матерь Ева Благой нарушила завет.
Всё это кистью достохвальной Андрей Рублев мне начертал, И этой жизни труд печальный Благословеньем божьим стал.
ГОРОДОК Над широкой рекой, Пояскоммостом перетянутой, Городок стоит небольшой, Летописцем не раз помянутый.
Знаю, в этом городке Человечья жизнь настоящая, Словно лодочка на реке, К цели ведомой уходящая.
Полосатые столбы У гаупвахты, где солдатики Под пронзительный вой трубы Маршируют, совсем лунатики.
На базаре всякий люд, Мужики, цыгане, прохожие, Покупают и продают, Проповедуют Слово Божие В крепкосложенных домах Ждут хозяйки белые, скромные, В самаркандских цветных платках, А глаза всё такие темные.
Губернаторский дворец Пышет светом в часы вечерние, Предводителев жеребец Удивление всей губернии.
А весной идут, таясь, На кладбище девушки с милыми, Шепчут, ластясь: "Мой яхонткнязь!" И целуются над могилами.
Крест над церковью взнесен, Символ власти ясной, Отеческой, И гудит малиновый звон Речью мудрою, человеческой.
РАБОЧИЙ Он стоит пред раскаленным горном, Невысокий старый человек.
Взгляд спокойный кажется покорным От миганья красноватых век.
Все товарищи его заснули, Только он один еще не спит:
Всё он занят отливаньем пули, Что меня с землею разлучит.
Кончил, и глаза повеселели.
Возвращается. Блестит луна.
Дома ждет его в большой постели Сонная и теплая жена.
Пуля им отлитая, просвищет Над седою, вспененной Двиной, Пуля, им отлитая, отыщет Грудь мою, она пришла за мной.
Упаду, смертельно затоскую, Прошлое увижу наяву, Кровь ключом захлещет на сухую, Пыльную и мятую траву.
И Господь воздаст мне полной мерой За недолгий мой и горький век.
Это сделал в блузе светлосерой Невысокий старый человек.
Примечания 1.
Николай Гумилёв был расстрелян большевиками в конце августа 1921 года вместе с большой группой россиян, среди которых были видные представители интеллигенции, боевые офицеры, матросы, крестьяне, мещане и рабочие. В [ 2 ] отмечается... "в воспоминаниях о Гумелёве не раз цитировалась фраза из письма его к жене из тюрьмы: "Не беспокойся обо мне. Я здоров, пишу стихи и играю в шахматы". Упоминалось также, что в тюрьме перед смертью Гумелёв читал Гомера и Евангелие. Написанные Гумелёвым в тюрьме стихи не дошли до нас. Они были конфискованы Чекой и, может быть кто знает? сохранились в архиве этого зловещего учреждения. Николай Гумелёв первый в истории русской литературы большой поэт, место погребения которого даже неизвестно. Как сказала в своем стихотворении о нем Ирина Одоевцева:
И нет на его могиле Ни холма, ни креста ничего." 2.
Н.Гумелёв. Собрание сочинений в четырех томах. Том 1, с.XLII. М.:ТЕРРА, 1991. 3.
Притин полдень. Анна Ахматова (18891966) ИСПОВЕДЬ Умолк простивший мне грехи.
Лиловый сумрак гасит свечи, И темная епитрахиль Накрыла голову и плечи.
"Дева! встань..."
Удары сердца чаще, чаще.
Прикосновение сквозь ткань Руки, рассеянно крестящей.
Царское Село. МОЕЙ СЕСТРЕ Подошла я к сосновому лесу.
Жар велик, да и путь не короткий.
Отодвинул дверную завесу, Вышел седенький, светлый и кроткий.
Поглядел на меня прозорливец И промолвил:
"Христова невеста! Не завидуй удаче счастливиц, Там тебе уготовано место.
Позабудь о родительском доме, Уподобься небесному крину.
Будешь, хворая, спать на соломе И блаженную примешь кончину".
Верно, слышал святитель из кельи, Как я пела обратной дорогой О моем несказанном весельи, И дивяся, и радуясь много.
Дарница. МОЛИТВА Дай мне горькие годы недуга, Задыханья, бессонницу, жар, Отыми и ребенка,и друга, И таинственный песенный дар Так молюсь за Твоей литургией После стольких томительных дней, Чтобы туча над темной Россией Стала облаком в славе лучей.
Петербург. * * * Я в этой церкви слушала Канон Андрея Критского в день строгий и печальный, И с той поры великопостный звон Все семь недель до полночи пасхальной Сливался с беспорядочной стрельбой.
Прощались все друг с другом на минуту, Чтоб никогда не встретиться...
"Иди сюда, Оставь свой край, глухой и грешный, Оставь Россию навсегда.
Я кровь от рук твоих отмою, Из сердца выну черный стыд, Я новым именем покрою Боль поражений и обид".
Но равнодушно и спокойно Руками я замкнула слух, Чтоб этой речью недостойной Не осквернился скорбный дух.
РАСПЯТИЕ [ 1 ] Не рыдай Мене, Мати, во гробе зрящи.
Хор ангелов великий час восславил, И небеса расплавились в огне.
Отцу сказал:
"Почто Меня оставил!" А Матери:
"О, не рыдай Мене..."
Магдалина билась и рыдала, Ученик любимый каменел, А туда, где молча Мать стояла, Так никто взглянуть и не посмел..
* * * Кого когдато называли люди Царем в насмешку, Богом в самом деле, Кто был убит – и чье орудье пытки Согрето теплотой моей груди...
Вкусили смерть свидетели Христовы, И сплетницыстарухи, и солдаты, И прокуратор Рима – все прошли.
Там, где когдато возвышалась арка, Где море билось, где чернел утес, – Их выпили в вине, вдохнули с Их выпили в вине, пылью жаркой И с запахом бессмертных роз.
Ржавеет золото и истлевает сталь, Крошится мрамор – к смерти все готово.
Всего прочнее на земле печаль И долговечней – царственное слово.
Примечания 1.
Из поэмы "Реквием", посвященной жертвам сталинских палачей.
Осип Мандельштам (18931938) [ 1 ] * * * Неумолимые слова...
Окаменела Иудея, И, с каждым мигом тяжелея, Его поникла голова.
Стояли воины кругом На страже стынущего тела;
Как венчик, голова висела На стебле тонком и чужом.
И царствовал и никнул Он, Как лилия в родимый омут, И глубина, где стебли тонут, Торжествовала свой закон.
* * * Образ Твой, мучительный и зыбкий, Я не мог в тумане осязать.
"Господи!" – сказал я по ошибке, Сам того не думая сказать.
Божье имя, как большая птица, Вылетело из моей груди.
Впереди густой туман клубится, И пустая клетка позади...
* * * Вот дароносица, как солнце золотое, Повисла в воздухе великолепный миг.
Здесь должен прозвучать лишь греческий язык:
Взят в руки целый мир, как яблоко простое.
Богослужения торжественный зенит, Свет в круглой храмине под куполом в июле, Чтоб полной грудью мы вне времени вздохнули О луговине той, где время не бежит.
И Евхаристия, как вечный полдень, длится Все причащаются, играют и поют, И на виду у всех божественный сосуд Неисчерпаемым веселием струится.
* * * Люблю под сводами седыя тишины Молебнов, панихид блужданье И трогательный чин, ему же все должны У Исаака отпеванье.
Люблю священника неторопливый шаг, Широкий вынос плащаницы И в ветхом неводе Геннисаретский мрак Великопостныя седмицы.
Ветхозаветный дым на теплых алтарях И иерея возглас сирый, Смиренник царственный: снег чистый на плечах И одичалые порфиры.
Соборы вечные Софии и Петра, Амбары воздуха и света, Зернохранилища вселенского добра И риги Нового Завета.
Не к вам влечется дух в годины тяжких бед, Сюда влачится по ступеням Широкопасмурным несчастья волчий след, Ему ж вовеки не изменим:
Зане свободен раб, преодолевший страх, И сохранилось свыше меры В прохладных житницах, в глубоких закромах Зерно глубокой, полной веры.
* * * Помоги, Господь, эту ночь прожить:
Я за жизнь боюсь за Твою рабу В Петербурге жить словно спать в гробу.
Январь Примечания 1.
Долгое время дата смерти Мандельштама не была известна. Сейчас установлено, что Мандельштам скончался 27 декабря 1938 года во владивостокском пересыльном лагере. Точные обстоятельства, при которых он умер, до сих пор неизвестны, но по некоторым данным [ 2 ] замечательный русский поэт кончил жизнь как "лагерное пугало", а может быть и как безумный, "живя возле сорных ям и питаясь отбросами". Таким образом, можно говорить о фактической казни поэта, учиненной коммунистическим режимом.
О.Мандельштам. Собрание сочинений в четырех томах. Том 1, с.XLIXL. М.:ТЕРРА, 1991. Борис Пастернак (18901960) НА СТРАСТНОЙ [ 1 ] Еще кругом ночная мгла.
Еще так рано в мире, Что звездам в небе нет числа, И каждая, как день, светла, И если бы земля могла, Она бы Пасху проспала Под чтение Псалтыри.
Еще кругом ночная мгла.
Такая рань на свете, Что площадь вечностью легла От перекрестка до угла, И до рассвета и тепла Еще тысячелетье.
Еще земля голымгола, И ей ночами не в чем Раскачивать колокола И вторить с воли певчим.
И со Страстного четверга Вплоть до Страстной субботы Вода буравит берега И вьет водовороты.
И лес раздет и непокрыт, И на Страстях Христовых, Как строй молящихся, стоит Толпой стволов сосновых.
А в городе, на небольшом Пространстве, как на сходке, Деревья смотрят нагишом В церковные решетки.
И взгляд их ужасом объят.
Понятна их тревога.
Сады выходят из оград, Колеблется земли уклад:
Они хоронят Бога.
И видят свет у царских врат, И черный плат, и свечек ряд, Заплаканные лица И вдруг навстречу крестный ход Выходит с плащаницей, И две березы у ворот Должны посторониться.
И шествие обходит двор По краю тротуара, И вносит с улицы в притвор Весну, весенний разговор И воздух с привкусом просфор И вешнего угара.
Он идет путем жемчужным
По садам береговым,
Люди заняты ненужным,
Люди заняты земным.
«Здравствуй, пастырь! Рыбарь,
здравствуй!
Вас зову я навсегда,
Чтоб блюсти иную паству
И иные невода.
«Лучше ль рыбы или овцы
Человеческой души?
Вы, небесные торговцы,
Не считайте барыши!
Ведь не домик в Галилее
Вам награда за труды —
Светлый рай, что розовее
Самой розовой звезды.
Солнце близится к притину,
Слышно веянье конца,
Но отрадно будет Сыну
В Доме Нежного Отца».
Не томит, не мучит выбор,
Что пленительней чудес?!
И идут пастух и рыбарь
За Искателем Небес.
Анализ стихотворения «Христос» Гумилева
Произведение «Христос» Николая Степановича Гумилева – переложение вечного евангельского сюжета.
Стихотворение написано весной 1910 года. Поэт уже на пороге создания собственной поэтической школы, противовеса символизму, трижды побывал в Африке, в очередной раз сделал предложение А. Ахматовой – и на этот раз получил согласие. По жанру – романтическая религиозная лирика, 6 строф с перекрестной рифмовкой. Следует сказать, что поэт с детства воспитывался в православной вере. Впрочем, в юности его настиг духовный кризис, соблазн ницшеанства. Стих открывает простая мысль: «люди заняты ненужным». Действительно, человек смертен и проводит свою жизнь в суете, в попытках получше устроиться на земле, на которой он не задержится. Да и судьба его явно не только в собственных руках, потому и рушатся самые радужные планы. Между тем, идиллическим пейзажем, идет Он. Кротко, но словами, полными власти, Христос обращается к пастуху и рыбаку. «Вас зову навсегда»: это дело, как золото, способно пройти через огонь. Пасти и уловлять души человеческие – за награду не земную, а небесную, вечную. «Не считайте барыши»: богатейте добрыми делами. «Светлый рай» у поэта окрашен в тончайший розовый свет. Это символ гармонии, радости, преображения. «Солнце к притину»: то есть, близится к полуденному зениту. «Слышно веянье конца»: страстного пути Христа. «В Доме Нежного Отца»: этот дом обещан и верующим. Усыновленные Отцу через Сына, они будут приняты в вечность. «Не мучит выбор»: Народ еврейский издревле ожидал Спасителя. Но в решающий момент откликнулись немногие, причем, больше людей простых, чем начитанных в Священном Писании. Описанный сюжет в общих чертах совпадает с изложением евангельской истории у апостола Матфея. «Что пленительней чудес?!»: изгнанный когда-то из рая, человек смутно помнит, что был им причастен. «Пастух и рыбарь» идут за обещанным чудом, наградой, тогда как Христос – к своей Голгофе. Лексика и проста, и возвышенна, интонация чуть меланхолическая. Атмосфера стиха прозрачна, трогательна почти по-детски. Эпитеты: «небесные торговцы», «путем жемчужным» (схожее выражение появится в финале революционной поэмы А. Блока «Двенадцать», правда, с совсем другим смыслом). Анафора: «люди заняты». Уменьшительное словечко: «домик». Повторы слов, цветопись, музыкальность. Вопросы и восклицания. Перифраз: «Искатель Небес». Обращения. Диалог.
Впервые стихотворение «Христос» Н. Гумилева появилось на страницах его сборника «Жемчуга».
А. Горский
Добровольный скиталец и пилигрим, Гумилёв исколесил и исходил тысячи вёрст, побывал в непроходимых джунглях Центральной Африки, пробирался сквозь чащи мадагаскарского леса, изнемогал от жажды в песках Сахары, увязал в болотах северной Абиссинии, прикасался руками к развалинам Междуречья... Постоянное напряжение сил, риск, лишения... Чем объяснить всё это? Неуёмной страстью к перемене мест, жаждой приключений? Желанием испытать свой характер, волю? Или бегством из цивилизованного "рая", описанного в романах Кнута Гамсуна "Пан” и "Смерть Глана”? Скорее всего и тем, и другим, и третьим. С единственной лишь поправкой, что в отличие от гамсуновского героя - лейтенанта Глана, черпавшего силы в собственной гордыне и презрении к людям, духовной опорой поэта в его скитаниях и лишениях были глубокое религиозное чувство и любовь к ближнему.
Я в лес бежал из городов,
В пустыню от людей бежал...
Теперь молиться я готов,
Рыдать, как прежде не рыдал.
Вот я один с самим собой...
Пора, пора мне отдохнуть:
Свет беспощадный, свет слепой
Мой выпил мозг, мне выжег грудь.
Я грешник страшный, я злодей:
Мне бог бороться силы дал,
Любил я правду и людей,
Но растоптал я идеал...
"Я в лес бежал из городов..."
Не случайно значительную часть поэтического наследия Гумилёва составляют стихотворения и поэмы, наполненные евангельскими сюжетами и образами, проникнутые любовью к главному действующему лицу Нового Завета - Иисусу Христу. Примечателен в этом смысле поэтический этюд "Христос", выполненный в нежных пастельных тонах, в истинно импрессионистском духе:
Он идёт путём жемчужным
По садам береговым,
Люди заняты ненужным,
Люди заняты земным.
"Здравствуй, пастырь!
Рыбарь, здравствуй:
Вас зову я навсегда,
Чтоб блюсти иную паству
И иные невода.
Лучше ль рыбы или овцы
Человеческой души?
Вы, небесные торговцы,
Не считайте барыши:
Ведь не домик в Галилее
Вам награда за труды,-
Светлый рай, что розовее
Самой розовой звезды.
Солнце близится к притину,
Слышно веянье конца,
Но отрадно будет Сыну
В Доме Нежного Отца".
Не томит, не мучит выбор,
Что пленительней чудес?!
И идут пастух и рыбарь
За искателем небес.
Явственно ощущается в этом стихотворении мастерски созданная пространственная перспектива: бегущая вдоль берега морского дорога, уткнувшиеся в песок рыбацкие челны, спокойная гладь моря, сливающаяся на горизонте с небом, приближающееся "к притину" солнце... Всё это наполнено прозрачным, "жемчужным" воздухом, тёплыми красками: белым цветом весенних садов, голубоватыми полутонами безоблачного неба, синевой морских волн, розоватыми лучами заходящего солнца...
Интересно сравнить стихотворение Гумилёва с небезызвестным евангельским сюжетом:
"Проходя же близ моря Галилейского, Он увидел двух братьев, Симона, называемого Петром, и Андрея, брата его, закидывающих сети в море; ибо они были рыболовы; и говорит им: идите за Мною, и Я сделаю вас ловцами человеков. И они тотчас, оставивши сети, последовали за Ним" (Матф. 4, 18-20).
Как видим, поэт из довольно сухого сообщения одного из евангелистов создал удивительную по красоте картину, передающую его искреннюю любовь к центральному образу Нового Завета. Как тут не вспомнить мемуары А. Гумилёвой, жены старшего брата поэта - Дмитрия, "Забытой повести листы”, в которых говорится об истоках возникновения этой симпатии, об атмосфере, окружавшей братьев в родительском доме: "Дети воспитывались в строгих принципах православной религии. Мать часто заходила с ними в часовню поставить свечку, что нравилось Коле. С детства он был религиозным и таким же оставался до конца своих дней - глубоковерующим христианином. Коля любил зайти в церковь, поставить свечку и иногда долго молился перед иконой Спасителя" (Семья. - 1989. - № 47. - С. 8). И в этих же воспоминаниях находим слова самого поэта: "Как осторожно надо подходить к ребёнку! Как сильно меня потрясло, когда я впервые услышал о страданиях Спасителя!"
Иисус Христос становится нравственно-этическим идеалом Гумилёва, а Новый Завет, повествующий о жизни и деяниях Спасителя, - его настольной книгой.
Мировоззренческая концепция Гумилёва получила предельно ясное выражение в заключительной строфе поэтической новеллы "Фра Беато Анджелико":
Есть Бог, есть мир, они живут вовек,
А жизнь людей - мгновенна и убога.
Но всё в себе вмещает человек,
Который любит мир и верит в бога.
Не один десяток стихотворений и поэм Гумилёва создан на основе евангельских легенд, притч, наставлений. Достаточно вспомнить поэму "Блудный сын”; стихотворение "Ворота рая", "Христос сказал: "Убогие блаженны"...”, "Рай", "Рождество в Абиссинии", "Храм твой, господи, в небесах..." и др.
Анализируя эти произведения поэта, нельзя не заметить, какая постоянная борьба происходит в его душе, как мечется она между двумя непримиримыми чувствами - гордостью (гордыней) и смирением. Как тут не вспомнить Достоевского, воскликнувшего однажды: "Смирись, гордый человек!"
Несмотря на частые заверения в том, что душа его безропотно приемлет Божий мир, стремится быть смиренной и покорной - "Читатель книг, и я хотел найти мой тихий рай в покорности созданья..." ("Читатель книг"); "Только усталый достоин молиться богам..." ("Покорность"); "Ведь я не грешник, о боже, не святотатец, не вор, и я верю, за что же тебя не видит мой взор?” ("Счастье") и др., - поэт неожиданно для себя самого вступает в острую полемику с тем, кому "дороже нищий Лазарь великолепного волхва”:
Христос сказал: "Убогие блаженны,
Завиден рок слепцов, калек и нищих,
Я их возьму в надзвёздные селенья,
Я сделаю их. рыцарями неба
И назову славнейшими из славных... "
Пусть! Я приму! Но как же те, другие,
Чьей мыслью мы теперь живём и дышим,
Чьи имена звучат нам как призывы?
Искупят чем они своё величье,
Как им заплатит воля равновесья?
Иль Беатриче стала проституткой,
Глухонемым - великий Вольфганг Гёте
И Байрон - площадным шутом... О ужас!
Апогея человеческая гордыня лирического героя достигает в первой части поэмы "Блудный сын", своеобразной интерпретации известной евангельской притчи. Восстановим завязку этого незамысловатого дидактического фрагмента Священного писания: "Ещё сказал: у некоторого человека было два сына; и сказал младший из них: отче! дай мне следующую мне часть имения. И отец разделил им имение. По прошествии немногих дней, младший сын, собрав всё, пошёл в дальнюю сторону и там расточил имение своё, живя распутно" (Лук. 15, 11-13). И сравним его с началом поэмы Гумилёва:
Нет дома, подобного этому дому!
В нём книги и ладан, цветы и молитвы!
Но видишь, отец, я томлюсь по иному:
Пусть в мире есть слёзы, но в мире есть битвы.
На то ли, отец, я родился и вырос,
Красивый, могучий и полный здоровья,
Чтоб счастье побед заменил мне твой клирос
И гул изумлённой толпы - славословья.
Я больше не мальчик, не верю обманам,
Надменность и кротость - два взмаха кадила,
И Пётр не унизится пред Иоанном,
И лев перед агнцем, как в сне Даниила.
Позволь, да.твоё приумножу богатство,
Ты плачешь над грешным, а я негодую,
Мечом укреплю я свободу и братство,
Свирепых огнём научу поцелую.
Весь мир для меня открывается внове,
И я буду князем во имя господне...
О счастье! О пенье бунтующей крови!
Отец, отпусти меня... завтра... сегодня!..
Переосмыслив евангельскую притчу, поэт наполняет её содержанием, имеющим непосредственную связь с происходящим в его душе: непрекращающейся борьбой религиозного чувства, взывающего к смирению духа, "кротости", и генетической тяги к вечной перемене мест, к открытиям новых земель, немыслимой без "пенья бунтующей крови", гордыни и "надменности”, а также отчаянной попытки примирить две эти враждующие силы. Как видим, начало поэмы "Блудный сын" свидетельствует о безоговорочной капитуляции смирения. Оно было надолго спрятано в глубине души того, кто воспевал в своих стихах "открывателей новых земель", охотников на львов и носорогов, бесшабашных мореплавателей, "сильных, злых и весёлых", готовых вслед за ним воскликнуть:
И умру я не на постели.
При нотариусе и враче,
А в какой-нибудь дикой щели,
Утонувшей в густом плюще,
Чтоб войти не во всём открытый,
Протестантский, прибранный рай,
А туда, где разбойник, мытарь
И блудница крикнут: "Вставай!"
"Я и вы"
И всё-таки нет-нет, а вырывается наружу "глас вопиющего в пустыне” - смирения, как случилось в стихотворении "Вступление", открывающем сборник "Шатёр", посвященный африканским странствиям поэта:
Обречённый тебе, я поведаю
О вождях в леопардовых шкурах,
Что во мраке лесов за победою
Водят полчища воинов хмурых;
О деревнях с кумирами древними,
Что смеются улыбкой недоброй,
И о львах, что стоят над деревнями
И хвостом ударяют в рёбра.
Дай за это дорогу мне торную,
Там, где нету пути человеку,
Дай назвать моим именем чёрную,
До сих пор неоткрытую реку.
И последняя милость, с которою
Отойду я в селенья святые, -
Дай скончаться под той сикоморою,
Где с Христом отдыхала Мария.
Не вызывает сомнения, что к поклонению Музе Дальних Странствий, многократно прославляемой Гумилёвым, примешивалась надежда отыскать тот первозданный, нетронутый цивилизацией "райский" уголок на земле, который когда-то был назван Гесиодом в "Трудах и днях" Блаженными Островами.
Из-под пера поэта появляются строки, в которых слышится овеянная романтикой песня-надежда, песня-мечта, предлагающая читателю поверить в существование подобного "земного рая":
Я знаю весёлые сказки таинственных стран
Про чёрную деву, про страсть молодого вождя,
Но ты слишком долго вдыхала тяжёлый туман,
Ты верить не хочешь во что-нибудь кроме дождя.
"Жираф"
Однако довольно скоро приходит разочарование: в экзотический мир с его богатыми красками, буйной растительностью, удивительными обычаями и нравами туземцев, основанными на естественных справедливых законах человеческого сосуществования, ворвался ураганный шквал цивилизации со всеми её ужасами и гримасами. И тогда появляются "Абиссинские песни", в которых звучат боль и отчаяние африканского невольника:
По утрам просыпаются птицы,
Выбегают в поле газели
И выходит из шатра европеец,
Размахивая длинным бичом.
Он садится под тенью пальмы,
Обернув лицо зелёной вуалью,
Ставит рядом с собой бутылки виски
И хлещет ленящихся рабов.
Где же тот первозданный мир, адамова обитель, где "нету слов обидных и властных"? Где прекрасные "девы-жрицы с эбеновой кожей”, поклоняющиеся "странным богам"? От гогеновского "древнего рая" осталось лишь "золотое воспоминание"... "Занзибарские девушки пляшут и любовь продают за деньги".
Как результат переживаний рождается стихотворение «Я не прожил, я протомился...»:
Я не прожил, я протомился
Половину жизни земной,
И, господь, вот ты мне явился
Невозможной такой мечтой.
Вижу свет на горе Фаворе
И безумно тоскую я,
Что взлюбил и сушу и море,
Весь дремучий сон бытия;
Что моя молодая сила
Не смирилась перед твоей...
Обнаруживается спрятанное в недрах души стремление искупить грехи человеческие, освободиться от пут мирской суеты, пороков и соблазнов цивилизованного "рая":
В мой самый лучший, светлый день,
В тот день Христова Воскресенья,
Мне вдруг примнилось искупленье,
Какого я искал везде.
Мне вдруг почудилось, что, нем,
Изранен, наг, лежу я в чаще,
И стал я плакать надо всем
Слезами радости кипящей.
"Счастье"
Если раньше всё было скрыто за юношеской бравадой, романтикой приключений, увлечением экзотикой, то теперь уже нет желания притворяться и ёрничать, хочется исповедоваться, говорить о сокровенном:
Я молод был, был жаден и уверен,
Но дух земли молчал, высокомерен,
И умерли слепящие мечты,
Как умирают птицы и цветы.
Теперь мой голос медлен и размерен,
Я знаю, жизнь не удалась...
"Пятистопные ямбы"
Неувенчавшиеся успехом поиски "земного рая" трансформировались в лирических откровениях Гумилёва в поиски обещанного религией "рая небесного". Особенно это заметно в стихотворениях "Рай” и "Ворота рая", в основу которых положена евангельская легенда о хранителе ключей от рая апостоле Петре, одном из любимых учеников Христа.
Мне часто снились райские сады,
Среди ветвей румяные плоды,
Лучи и ангельские голоса,
Внемировой природы чудеса.
И знаешь ты, что утренние сны
Как предзнаменованья нам даны.
Апостол Пётр, ведь если я уйду
Отвергнутым, что делать мне в аду?
"Рай"
Но и здесь поэта подстерегает разочарование:
Не семью печатями алмазными
В божий рай замкнулся вечный вход,
Он не манит блеском и соблазнами,
И его не ведает народ.
Это дверь в стене, давно заброшенной,
Камни, мох и больше ничего,
Возле - нищий, словно гость непрошеный,
И ключи у пояса его.
Мимо едут рыцари и латники,
Трубный вой, бряцанье серебра,
И никто не взглянет на привратника,
Светлого апостола Петра.
"Ворота рая"
"Рыцари и латники", "конквистадор в панцире железном", "мечтатель и царь, генуэзец Колумб", "укротитель зверей", "лейтенант, водивший канонерки"... Всё это та же "суета сует", нисколько не приближающая к душевной гармонии, к которой стремился на протяжении долгих лет поэт. Мечты о "земном" и "небесном" рае - это тот самый поиск совершенных жизненных обстоятельств, способных привести в порядок хаотические душевные порывы, исключить смятение и шатания, которые вызывают всплески непомерной человеческой гордыни.
Постепенно поэт приходит к мысли, что человек - игрушка в руках неба, и надежды иной раз перечёркиваются мгновенною волей всемогущего рока:
Все мы, святые и воры,
Из алтаря и острога,
Все мы - смешные актёры
В театре господа бога.
"Театр"
В статье "Жизнь стиха" Гумилёв горько вопрошает: "Кому не приходилось склоняться над своей мечтой, чувствуя, что возможность осуществить её потеряна безвозвратно?" Казалось бы, положение безвыходное. И всё-таки... Выбор оказывается совершенно неожиданным: монастырское затворничество! Разве оно не способствует укрощению раздирающих душу страстей, гордыни, честолюбия? Разве не укрепляет смирение? Не помогает самоусовершенствованию? Творчеству? Подобные размышления вылились в строки стихотворения "Фра Беато Анджелико", посвященного флорентийскому живописцу, монаху-доминиканцу фра Джованни да Фьезоле (ок. 1400-1455):
На всём, что сделал мастер мой, печать
Любви земной и простоты смиренной.
Ода, не всё умел он рисовать,
Но то, что рисовал он,- совершенно.
Своеобразным итогом долгих и мучительных поисков, самоанализа и самобичевания явилась поэтическая исповедь "Пятистопные ямбы", в заключительной строфе которой и выразилась идея, способная, по Гумилёву, принести столь необходимые творческой натуре нравственное очищение и душевный покой:
Есть на море пустынном монастырь
Туда б уйти, покинув мир лукавый,
Из камня белого, золотоглавый,
Смотреть на ширь воды и неба ширь...
Он озарён немеркнущею славой.
В тот золотой и белый Монастырь!
Л-ра: Всесвітня література та культура в в навчальних закладах. – 2005. - № 1. – С. 24-27.
Произведения
- Николай Гумилёв,евангельские сюжеты,евангельские образы,критика на творчество Николая Гумилёва,критика на стихи Николая Гумилёва,анализ стихов Николая Гумилёва,скачать критику,скачать анализ,скачать бесплатно,русская литература 20 века